ЖУРНАЛ В КНИГЕ   

Том завершающий, а в портфеле редакции остаются материалы, которые по разным причинам не удалось расширить до полноценных статей. Герои этих, скажем, заметок интересны – каждый по-своему – и, возможно, заслужат внимания будущих исследователей.

*   *   *

Около двух лет назад наш автор Жанна Исааковна Абрамова обнаружила большое количество имен ученых русско-еврейского происхождения в архивах Института Пастера в Париже. Вот информация, которую удалось найти об одном из них.

Борис Эфрюсси (Efrussi/Ephrussi) – биолог (генетик). Родился 9 мая 1901 г. в Москве. Сын химика Самуэля Эфрюсси и его жены Любы (урожд. Фукельман). Образование: гимназия Флерова в Москве, научный факультет Парижского университета (окончил в 1922). Доктор наук с 1931 г. В 1932 г. получает французское гражданство. Карьера: стипендиат (1933), а затем научный работ-ник в Национальном центре научных исследований (1937); дирек-тор генетической лаборатории в Практической школе высшего об-разования (1937–1939). В сент. 1939 мобилизован, в июне 1940-го демобилизован.

В феврале 1941 г. Фонд Рокфеллера в ответ на хлопоты Рапкина* выделяет Эфрюсси стипендию для работы в США и финансирует его переезд туда с женой и ребенком. Нелегальная часть этого пути – от Парижа до Лиссабона – длилась четыре месяца. Он –ассистент по генетике в Университете Джона Гопкинса в Балтиморе (Мериленд; 1941–1944). В 1942 г. де Голль подписывает решение о вводе Эфрюсси в Научное бюро Свободной Франции (Лондон). Карьера после возвращения во Францию: титулованный профессор генетики (1945–1968); почетный профессор научного факультета Парижского университета; директор лаборатории физиологической генетики Национального центра научных исследований (1945–1970); обменный профессор (1953) в Гарвардском университете, затем профессор-гость Калифорнийского технологического инсти-тута; профессор генетики Кливлендского университета (1962–1967); директор по науке Национального центра научных исследований Франции (с 1968). Труды по исследованию метаболизма и генетики бластомицетов, клеток, тканевой культуры (1932), цитоплазмы, мик-роорганизмов (1953), гибридизации соматических клеток (1972). Награды и звания: офицер ордена Почетного легиона, лауреат Ака-демии наук (1939), золотая медаль Национального центра научных исследований, доктор Honoris causa нескольких иностранных уни-верситетов.

Адрес: 33 rue Gustave-Vatonne, 91190 Gif-sur-Yvette.

Дополнительные источники:

Who’s who in France: Dictionnaire biographique. 1975–1976. Edition Jacques Lafitte, Paris. P.655;

Ministère des Affaires Etrangères, RAC, fonds Rapkine; Institut Pasteur, Musée.

* См. о нем.: К.Кикоин. Луи Рапкин, последний ученик Спинозы // РЕВЗ. Т.9. С.212–224.

*  *  *

В поисках дополнительных материалов о Борисе Эфрюсси мы наткнулись еще на двух потенциальных героев наших книг: Шарля Эфрюсси – по-видимому, самого старшего из тех, о ком писалось в наших книгах, и политического деятеля О.И.Розенфельда:

Шарль Эфрюсси (Ephrussi, Charles). Иудей по вероисповеданию, не установленного подданства, родился в Одессе (Украина) 24 дек. 1849 г. После завершения образования в Вене (Австрия) он прибыл в Париж (1871), где начинал как коллекционер и любитель произведений искусства. В результате поездок в Италию стал владельцем прекрасной коллекции произведений искусства Ренессанса: бюсты, скульптуры, ковровые изделия, слоновая кость, терракота. Позже его интересы распространились на произведения XVIII в., на немецких мастеров, особенно Альбрехта Дюрера, а потом – и на молодых современников: Ренуара, Мане, Пюви де Шаванна, Гюстава Моро, Поля Бодри, которых он поддерживал в журнале «Газет де боз-ар»; он в нем сотрудничал с 1875 г. Получивший признание в свете, большой друг графини Грефюль и принцессы Матильды, Эфрюсси организовывал интересные выставки, а в 1882 г. стал кавалером ордена Почетного легиона. Интересовался также восточными искусствами и музыкой. В окт. 1894 г. стал директором «Газет де боз-ар», в 1903 – офицером ордена Почетного легиона. Умер в Париже в 1905 г. Опубликовал: Этюд о триптихе Альбрехта Дюрера, называемого Изображением жертвенника Геллера (1876); Биографические заметки о Жакобо де Барбари (1876); Инвентарный каталог рисунков старых мастеров (в соавт. с Гюставом Дрейфусом; 1879), Японские лаки в Трокадеро (1879); Женские бани Альбрехта Дюрера (1881), Неизданное путешествие Альбрехта Дюрера (1881), Альбрехт Дюрер  и его рисунки (1882), Клеман де Ри (1883), Поль Бодри (1887), Этюд о «Песне Полифилы» (1888), Этюд о Нюрнбергской хронике Гартмана Шеделя (1894).

Gubernatis. – Gazette des beaux-arts, 1905 (II), 353, portr. – Encyclopedia judaica, II.                                                             Fr. d’Amat

Источник: Dictionaire de biographie Française / sous la direction de R. d’Amat. Paris, 1968. P.1350.

*   *   *

Орест И. Розенфельд (Rosenfeld, Orest). Родился 1 сентября 1891 г. в Астрахани (Россия). Женился 16 августа 1945 г. на Марии-Луизе Герман (Herman). Карьера: журналист, руководитель отдела иностранной политической информации газеты «Попюлэр» (1927–1932), главный редактор «Попюлэр» (1932–1939 и 1945–1946), директор «Попюлэр диманш» (1948–1954), член комитета директоров социалистической партии (до 1954), советник Французского союза социалистов Национальной ассамблеи (1947–1958), президент Комиссии по урегулированию петиций и конституциональных проблем (1953–1958); в 1958 г. выходит из социалистической партии и вступает в автономную партию социалистов; основатель и политический директор «Трибуны социализма»; соавтор (1960) Единой хартии социалистов, на основе которой автономная партия социалистов объединилась с Союзом левых социалистов (Клод Бурде) и группой «Трибуна коммунизма». Президент комиссии по иностранным делам Объединенной социалистической партии. Сотрудничал в «Трибюн сосиалист» и «Ла Гош». Награды: Военный крест за участие в войнах 1914–1918 и 1939–1945 гг.

Адрес (частный): Ке де Жевр, Париж (4-е).

Источники: Who’s who in France: Dictionnaire biographique. 1975–1976. Edition Jacques Lafitte, Paris. P.2106;

Русское Зарубежье: Хроника научной, культурной и общественной жизни. Франция. 1920–1940. Т.1, 2, 3 / Под общей ред. Л.А.Мнухина. Москва–Париж, 1995–1997 – несколько упоминаний о чтении О.И.Розен-фельдом лекций по междунар. положению и его выступлениях и докладах о социалист. партиях (по ук. имен).

*   *   *

Пять лет назад мы получили письмо от исследователя русских архивов Галины Глушанок об участнике дискуссии в сионистском «Рассвете» (1925. 1 марта) И.Н.Коварском. Последний принял в штыки статью «Русское одиночество» М.А.Осоргина («Рассвет». 1925. 15 февр.), сетующего на то, что в русских общественных делах ведущую роль играют евреи. Я дважды просил Г.Глушанок  написать о Коварском статью, но ответа не последовало. Вот это письмо:

 

Уважаемый Михаил Пархомовский!                            21/VII 97

Ваш замечательный трехтомник – «Евреи в культуре Русского Зарубежья» я прочла в библиотеке Колумбийского университета 1,5 года назад, когда занималась в Бахметьевском архиве. И многие, многие лица «мелькали» тогда у меня «под руками». На стр. 20 т.I сноска: Редакции не удалось найти сведений о И.Н.Коварском.

Вот небольшая справка:

Илья Николаевич Коварский (1880–1962) по убеждениям был когда-то социалистом-революционером, а по образованию – врачом. Эмигрировал во Францию. Был хозяином издательства «Родник» при журнале «Совр. записки» (бланк изд-ва, кстати, воспроизведен в т. I на стр. 135) и одноименной Б<иблиоте>ки. Владелец книжного магазина на rue de la Source. Был членом Общ-ва русских врачей им. Мечникова во Франции.

Переехал в Америку, в N.-Y., где жил на West Side-145 St/ corner Broadway (этот адрес сообщил мне художник С.Голлербах). Хорошо знал М.Алданова, М.Вишняка, Зензинова.

Жена – Лидия Антоновна, ее отец был священником. Она автор книг:  «Родное» – сб. избр. p<усских> стих. Париж, 1921.

«Родные писатели». Париж, 1921. (Переиздание этой книги в N.Y. в 1942, 1944, 1955 гг.) «Родные писатели». 25 биографий для юношества с п<ортрета>ми. N.Y., 1955. 4-е, доп. изд.

Две дочери, одну их которых звали Вера Ильинична. В моих чтениях он «мелькнул» как издатель в связи с конфликтом по поводу издания книги Мельгунова «На путях к дворцовому перевороту».

Его имя стоит также на бланках Фонда помощи русским писателям и ученым в ссылке (эмиграции) – США.

Его письма к разным лицам, напр., – Алданову, Зензинову, Карповичу и другим – находятся в делах этих лиц, а его личный фонд (2 коробки материалов) хранится в Бахметьевском архиве Колумб. унив., так же, как фонды многих других лиц, упомянутых в книге, – напр. фонд Шполянского (статья в III т. с «сожалением, что нет материалов»), который я смотрела подробно, а до меня – другие.

*   *   *

Соломон Розенблюм (Rosenblum, Salomon)* (1896, Россия – 1959, Франция) – физик. Отправленный родителями в Германию для завершения среднего образования, с началом Первой мировой войны он был вынужден скрываться в Дании, где получил степень бакалавра (1915). Поступив на отделение ориенталистики филологического факультета Лундского университета (Швеция), Розенблюм начал работу над диссертацией по сравнительному языкознанию. Под влиянием случайной встречи с ассистентом Нильса Бора в копенгагенском кафе, познакомившем его с планетарной моделью атома, Розенблюм решил посвятить себя физике и с этой целью перебрался в Париж, где был принят Марией Кюри в ее частную исследовательскую лабораторию (1923). В 1928 г. он защитил диссертацию, посвященную α-излучению тория, а в 1929 г. получил французское гражданство. В течение следующих трех лет завершает цикл работ по тонкой структуре α-излучения, за который Академия наук Франции присваивает ему звание лауреата. В 1934 г. стал членом Сольвеевского совета. Для продолжения своих исследований начал проектирование большого постоянного магнита для лаборатории радиоактивности СNRS (Национального центра научных исследований). Эти работы были прерваны в 1941 г. немецкой оккупацией Парижа.

Розенблюм был вынужден покинуть Францию. «Розенблюм с женой и маленьким ребенком вырвались из Парижа, укрываясь за кузовом автомобиля» (из интервью с Ф.Б.Хансоном 28.10.1941, Архив Рокфеллеровского центра). Розенблюмы прибыли в США 23.12.1941 на том же судне, что и Ф.Перрен. На пароходе за два дня до прибытия у них родился ребенок, крестным отцом которого стал Перрен. В соответствии с приказом генерала де Голля Розенблюм был принят в Научное бюро Свободной Франции и в марте 1942 г. получил работу в Нью-Йорке в Научно-исследовательском центре «Канадской корпорации радия и урана». Одновременно он начал сотрудничать с принстонским профессором Р.Ладенбургом и с помощью Луи Рапкина получил временный контракт в Центре ядерных исследований Принстонского университета. В 1944-45 гг. Розенблюм находится в составе Французской научной миссии в Лондоне, а в 1945 г. возвращается во Францию, где возглавляет магнитную лабораторию СNRS, создание которой было прервано войной.В послевоенные годы Розенблюм вместе с сотрудниками руководимой им лаборатории реализовал обширную программу исследования структуры ядерных уровней радиоактивных элементов и инициировал проектирование нового постоянного магнита в университете Орсэ, который начал функционировать в 1958 г., за не-сколько месяцев до смерти своего создателя – Соломона Розенблюма.     

Из статьи М.Валадареса, многолетнего сотрудника С.Розенблюма: «Все, знавшие его близко и работавшие с ним, отдавали себе отчет в том, насколько он был неординарной личностью. Хотя юношеские поэмы, исполненные глубокой меланхолии, отражали его болезненный интерес к потустороннему, считалось, что обращение к научной деятельности сгладило эту его склонность, и среди сотрудников лаборатории Марии Кюри он слыл самым веселым...  Но очевидно, что такой человек должен был принимать очень близко к сердцу все события, разворачивавшиеся в мире в течение последней четверти века. Подъём нацизма, трагические обстоятельства гибели многих его близких и друзей, гонка ядерных вооружений, всегда живший в нем страх перед возрождением расизма – все это наложило отпечаток грусти, тревоги и потери вкуса к жизни. И, несмотря на теплую семейную атмосферу <...>, мрачные настроения, которые он когда-то выразил в своих юношеских стихах, вновь им овладели, и постепенно повседневная жизнь стала казаться ему невыносимой. По-видимому, именно эта духовная эволюция привела его к трагическому концу». 

Источники: M.Valadares. Salomon Rosenblum (1896-19590 // Nuclear physics. 1960. V.15. №2.

Archives du ministère des affaires étrangères et fonds CNRS.

________________________

* Этот материал дополнен и отредактирован Константином Абрамовичем Кикоином, за что мы ему очень благодарны. – Ред. 

*   *   *

О Мнушкиных

В конце 2002 г. пришло такое письмо:

Уважаемый Михаил Аронович, сообщаю о том, что знаю.

Мой дедушка Мнушкин Шлема был дважды женат. От первого брака у него было двое детей, от второго – пятеро. Первая семья проживала в Санкт-Петербурге, вторая – в Бобруйске. Вся его деятельность, как и деятельность его детей, была связана с кино. В Бобруйске ему принадлежал кинотеатр «Художественный». Дедушка умер до 1917 г., и его родословную я мало знаю. Папа также рано ушел из жизни.

Я думаю, что Александр Мнушкин – это внук дедушки от первого брака.

С уважением, Соня Ворончук

Мнушкин Александр (р. 1908)

Французский продюсер, эмигрировал из Советского Союза в 1925 г., основал (вместе с Жоржем Дансижером, также выходцем из России) кинофирму «Ariane», с которой сотрудничали ведущие кинорежиссеры Франции – от Жана Кокто до Алена Рене. Поставил знаменитый кинофильм «Французская революция» с участием П.Устинова (Мирабо), С.Нила (Лафайет), К.-М.Брандауэра (Дантон). Жан-Поль Бельмондо говорил о Мнушкине: «Я обожал его как второго отца. Мы вытворяли на съемочной площадке ужасные гадости, он орал на нас, злился, даже плакал, но все равно любил нас и кино. Если мы не устраивали попоек, не громили номера в отелях, он нас спрашивал: “Что это с вами? Вы заболели?” Когда Мнушкин решил снимать в Бразилии “Человек из Рио”, денег было немного, и на натуру отправилось всего 13 человек. Мнушкин, естественно, отправился вместе с группой, временно замещал художника по костюмам, красил старый самолет (больше было некому), помогал режиссеру и оператору на съемках. Мы, действительно, были одной большой командой. Теперь так уже не работают. Нам передавалось его чувство локтя».

Мнушкин Ариана Александровна (р. 1939)

Театральный режиссер Франции, дочь А.Мнушкина. Училась в Кембридже и Сорбонне, жила в Индии, Японии и т.д. Основала в 1964 г. «Театр дю солей» – Театр Солнца, прославившийся постановкой масштабных спектаклей о французской революции.

К 60-ЛЕТИЮ «НОВОГО ЖУРНАЛА»

 «Новый журнал» и евреи

Тезисы доклада М.Пархомовского, (Русская библиотека Сионистского форума. Иерусалим, 8.11.99)

Главным и самым старым толстым журналом Русского Зарубежья является «Новый журнал» (НЖ), издающийся с 1942 г. в Нью-Йорке, куда из Парижа переехала большая часть русско-еврейской интеллигенции.

Основателями НЖ считаются Михаил Осипович Цетлин и Марк Александрович Алданов (Ландау). Спонсоры НЖ: С.С.Атран, Б.А.Бахметев, Едвабник, С.И.Либерман, А.Я.Столкинд, Тонконогих, Фридман, М.Я.Эттингон – также в основном евреи.

Несколько слов о роли НЖ. Особенно ценили журнал в эпоху, когда он был единственным толстым русским журналом зарубежья – а это было на протяжении десятков лет. В архиве Цетлиных сохранилось немало благодарственных писем. Демонстрируются три благодарности из полученных в 1948 г.: от жителей Русского дома в Сент-Женевьев-де-Буа, из парижской Русской высшей технической школы и из лагеря перемещенных лиц («ди-пи») Менхегоф-Кассель.Немного о трех наших публикациях, посвященных НЖ. Первая* – К истории «Нового журнала» – сделана по письмам М.Алда-нова 1941-47 гг. к М.С. и М.О.Цетлиным, которые хранятся в архиве Иллинойcского ун-та. Письма говорят о большой роли в создании НЖ не только М.О.Цетлина и Алданова, но и М.С.Цетлиной, которая стала администратором и секретарем издательства. Автор уверен, что без ее деловых и организаторских способностей эти два интеллигентнейших человека не смогли бы осуществить свой замысел: создание журнала – это далеко не только редакторская работа. По-видимому, роль М.С. не была достаточно высоко оценена из-за некоторого снобизма писавших его историю – профессионального, а может быть, и мужского. Демонстрируется одно из первых писем Алданова о НЖ. Все детали обсуждаются и с М.С., и с М.О. Р.Гуль так говорил об этом: «“НЖ” и я лично должны с любовью вспоминать Марию Самойловну, сыгравшую большую роль в жизни журнала. В 1942 г. в Нью-Йорке муж М.С. – писатель М.О.Цетлин на свои средства начал издание “НЖ”, в чем большую помощь ему оказывала М.С. Когда М.О. скончался, М.С. продолжала начатое им дело издания свободного русского “толстого” журнала, отдавая этому много сил, средств и времени»*.

Во второй публикации** – Конфликт М.С.Цетлиной с И.А.Бу-ниным и М.А.Алдановым, – сделанной по материалам архива Цетлиных в рукописном отделе Национальной библиотеки Иерусалима, рассматриваются обстоятельства ссоры М.С.Цетли-ной с Буниным и Алдановым в 1947 г. М.С. демонстративно порвала отношения с Буниным в связи с его выходом из Союза писателей и журналистов Парижа после исключения из этого союза членов, взявших советские паспорта. Сделала она это с присущей ей «непомерной страстностью» (слова Бунина), считая, что выполняет свой моральный долг. Разрыв произошел после 30-летней дружбы, скрепленной постоянной материальной помощью (или организацией этой помощи) Бунину со стороны М.С.Цетлиной.

___________________________

* Пархомовский М. К истории «Нового журнала» (По письмам М.А.Алданова к М.С. и М.О. Цетлиным из архива С.Ю.Прегель в Иллинойсском университете, Урбана-Шампейн, США) // ЕВКРЗ. Иерусалим, 1995. Т.4. С.292–309.

 

Третий материал – статья проф. М.А.Бирмана***, в которой автор, подробно рассказывая о М.М.Карповиче, редактировавшем НЖ с 1946 по 1959 г., относит его к создателям журнала – наряду с Цетлиным и Алдановым.

В начале нашей работы над изданием мы познакомились с покойной дочерью Цетлиных Ангелиной Михайловной Цетлин-Доминик. Она с радостью согласилась предоставить нам свои воспоминания, и они явились одной из самых ярких публикаций 1-го тома серии ЕВКРЗ****. Несколько строк в воспоминаниях вызвали наши возражения. Это ее комментарии к цитируемому четверостишию отца, которое могло бы стать эпиграфом ко всей русско-еврейской литературе:

С одним я народом скорблю,

С ним связан я кровью.

Другой безнадежно люблю

Ненужной любовью.

___________________________

* Новый журнал. 1976. №125. С.271–272.

**Пархомовский М. Конфликт М.С.Цетлиной с И.А.Буниным и М.А.Алдановым (По материалам архива М.С.Цетлиной в Иерусалиме) // ЕВКРЗ. Т.4. С.310–325.

***  Бирман М. Создатели «Нового журнала» // РЕВЗ. Т1(6). С.151–161.

**** Цетлин-Доминик А. Из воспоминаний // ЕВКРЗ. Т.1. С.288–309.

Ангелина Михайловна предпослала цитате следующие слова: Михаил Осипович был русским писателем и во многом человеком русской культуры. И ни слова об еврействе! Именно так текст был опубликован в НЖ. Складывалось впечатление, что она не почувствовала заложенный в этих строках горький жизненный опыт отца. В результате наших бесед А.М. к этой фразе добавила:  Одновременно он всю жизнь оставался верен еврейскому народу.

В 1993 г. А.Цетлин-Доминик издала сборник стихов отца под названием «Малый дар». И в нем уже четверостишие комментировалось правильно.

(Демонстрируется сборник стихов М.О.Цет-лина с дарственной надписью Ангелины Михайловны, а также ее фотографии и письма ко мне.)

М.С.Цетлина подарила Национальной библиотеке (Иерусалим) сотни книг и большое число картин – на базе этой коллекции был создан Музей русского ис-кусства в Рамат-Гане. (Демонстрируются титульные листы книг с благодарностью Библиотеки дарителю и фотографии подаренных картин.)

Несколько слов критики. Мне много приходилось работать с НЖ, и никогда и ничто не вызывало какой-либо существенной критики. Но вот недавно, в одном из последних номеров, была напечатана статья о русской эмиграции в Болгарии* со многими фактическими ошибками (они выявлены нашим автором – балканистом проф. М.А.Бирманом). И второй случай, тоже в одном из последних номеров: НЖ опубликовал очерк Льва Вершинина о дочери Зиновия Пешкова: «Елизавета Пешкова – любовь и ГУЛАГ»**. Очерк, достойный украсить желтую прессу. Я хорошо знал Елизавету Зиновьевну. Это была чрезвычайно интеллигентная женщина с очень тяжелой судьбой. Ее крестный ход в России (Е.З. родилась и жила в Италии) начался с Бутырской тюрьмы, куда она попала с двухмесячным младенцем, а умерла она от рака почки, которую ей там отбили. По-видимому, редакция НЖ должна строже подходить к отбору материалов, строже блюсти традиции русской интеллигенции.

__________________________

* Будков В. Русская эмиграция в Болгарии // НЖ. 1997. №206. С.288–294.

** НЖ.1997. №209. С.288–297.

Евреями являются многие герои мемуарных и библиографических публикаций, а также авторы НЖ. Естественно, об абсолютном количестве говорить не приходится: трудно выявлять их национальность, и, несмотря на введение темы «Евреи в русской культуре» в научный оборот, она до сих пор остается несколько болезненной и как бы неловкой.

О связях между НЖ и нашими изданиями. Беру только 214-й номер, вышедший в этом году:

1) публикация писем Ходасевича Г.Поляком. Г.Поляк опубликовал в одной из наших книг несколько эссе А.Бахраха. Переговоры о  публикации в «Новом журнале» писем Ходасевича Горькому, хранящихся в Архиве А.М.Горького, велись с нашей помощью;

2) публикация так наз. «палестинского письма» Набокова Ю.Завьяловым-Левингом. Впервые это письмо было частично опубликовано в нашей 6-й книге, тогда у автора еще не было согласия сына Набокова на публикацию всего текста;

3) публикация писем Г.Адамовича Р.Гулю. Г.Адамович, будучи сыном еврейки, стал одним из главных героев статьи О.Коростелева о журнале «Звено», на страницах которого, собственно, и состоялась карьера Адамовича как ведущего литературного критика зарубежья;

4) статья, посвященная Б.Хазанову (Файбусовичу), получившему премию «Литература в изгнании». Б.Хазанов, один из лучших стилистов современности, – наш автор: в 6-м томе опубликовано его эссе о журнале «Страна и мир» – он был одним из его создателей, редакторов и издателей;

5) последняя публикация Эммануила Штейна, человека удивительной судьбы. Он написал для нашего издания статью о харбинском журнале «Рубеж».

С другой стороны, среди 225 статей в 6 томах нашего издания, кроме трех публикаций, названных в первой части моего сообщения, есть немало других, имеющих прямое и косвенное отношение к НЖ: материалы об авторах и редакторах НЖ – Алданове, Бунине, Лосском, Милюкове, Вишняке… остановлюсь, их много десятков (если не сотен). 

НЖ дважды публиковал рецензии на наше издание: первый раз – после выхода 3-го тома, второй – в последнем, 216-м номере журнала, где в разделе Библиография на стр. 318–321 Елена Ясногородская пишет о книге «Русское еврейство в зарубежье»,  т.1(6). 

В заключение горячо поздравим «Новый журнал» с 60-летием и пожелаем его редакции многолетней плодотворной и насыщенной жизни.

РЕЦЕНЗИИ

А.И.Солженицын:  Евреи и русские в Советской России

Арон Черняк (Хайфа)

Еврейство есть великая мировая нация. Нация, играющая огромную, не-пропорциональную своему статистическому меньшинству роль в мировом хозяйстве, мировой политике и мировой культуре; нация, превзошедшая все своим национальным самоутверждением вопреки тысячелетиям рассеяния… Это хотя и не территориальная, но своего рода великая держава. (А.В.Карташев, 1937)*

А.Солженицын цитирует эти слова на 17-й странице второй, завершающей части своей эпопеи «Двести лет вместе», которая выпущена в свет в конце 2002 г. издательством «Русский путь» солидным томом в 552 с., гигантским тиражом в 100 тыс. экземпляров. Как известно, в 2001 г. вышла в свет первая часть книги, охватывающая дореволюционное время. Ныне тысячестраничный труд завершен. Он, несомненно, является крупнейшим литературным предприятием по еврейскому вопросу в России за последний период. 

Духовно писатель связан с темой навсегда: слишком много усилий он положил для ее изучения и раскрытия и глубоко вросся в сюжет: «Мысли и чувства евреев, особенно с русской культурой, особенно людей высоко мыслящих, я вошел к ним и почувствовал, как с персонажами художественного произведения, – близость»**.Ни одна книга Солженицына не подвергалась такой массиро-ванной критике, как «Двести лет вместе» – со стороны антисемитов, либеральных рецензентов, со стороны историков – специалистов по тематике. Естественно, такая же участь ожидает и вторую часть. Они различны по отношению к ним самого автора: «Первый том – глубокая история, в которой я не участник. А здесь – участник», – говорит автор. Очевидно, это было нелегко для него: «Если бы я знал, сколько будет труда затрачено, – признался он в том же интервью В.Лошаку, – может быть, я бы и не брался».

Здесь он значительно расширил источниковую базу: обильно привлекаются книги и периодика первых лет советской власти, эмиграционные труды, современная литература, выпущенная в США, странах Западной Европы, Израиле. Отрадно, что автор  использует архивные материалы, хотя и эпизодически.

Несомненным достоинством второй части, по сравнению с первой, служит наличие теоретического очерка («В уяснении»; с.5–23), в основном представляющего собой комментированный обзор мнений по проблеме «Кто есть еврей?», «Кого считать евреем?». Я бы добавил сюда классические работы французского историка Леона (Льва) Полякова*, блестящий труд католического священника Эдварда Х.Флан-нери «Муки евреев. 23 столетия антисемитизма», книгу Ф.Геца «Что такое еврейство?», некоторые высказывания С.Дубнова и М.Бубера. Интересно было бы также выслушать мнение Солженицына по поводу спорной статьи М.Членова «Еврейство в системе цивилизаций»**.

Естественно, автор не стремится выработать дефиниции понятия «еврей»: «Вероятно, нет на земле нации, более дифференцированной, более разной по характерам и типам… И какое бы правило вы ни составили о евреях… – тотчас же вам справедливо представят самые яркие исключения из него» (с.16). Вместе с тем автор признает ряд органических свойств еврейства: особая предназначенность, историческая избранность; уникальность еврейского народа; он – катализатор общественных процессов среди неевреев; несомненная подвижность ума; «доверие к разуму и ощущение, что конструктивными усилиями можно решить все проблемы» (А.Воронель); острая чуткость к требованиям времени. «Чутче евреев, я думаю, нет народа во всем человечестве, во всей истории» (с.23).

Солженицын присоединяется к позиции Стефана Цвейга, который призвал евреев к самоограничению в политической жизни, а также поддержал сиониста Макса Брода, заявившего: «Очень опасно для евреев вмешиваться в политическую жизнь других народов» (с.22). Так выглядит назидательное кредо Солженицына, которое и определило направленность книги.

Но, к чести Солженицына, распространенное обвинение евреев в том, что это они сделали революцию в России, он решительно опровергает.  Солженицын  показывает,  что режим, установленный Февральской революцией, оказался самым благоприятным для российского еврейства, сулил ему экономические успехи и политический и культурный расцвет. «И чем ближе к Октябрьскому перевороту, – продолжает автор, – чем явственнее росла большевистская угроза, – тем еврейство все шире проникалось этим сознанием и становилось все более оппозиционным большевизму» (с.72); «Да, верно: в 1917 году мы свою судьбу сварганили сами, своей дурной головой <…> Всю ответственную государственность мы уже тогда потеряли и обильно показали это в ходе 1917» (с.172–173).

Заслуживает положительной оценки и то, что Солженицын уделяет внимание евреям, оказавшимся в результате Октябрьского переворота и Гражданской войны в эмиграции. Их было более 200 тыс., и они длительное время, будучи прекрасно информированными о жизни Советской России и положении в ней евреев, как бы продолжали состоять частью русского еврейства. Множество русскоязычных издательств в Берлине; «Объединение русско-еврейской интеллигенции» в Париже, «Союз русских евреев» в Нью-Йорке – вся активность русских евреев-эмигрантов подтверждает, что без них «не вышло бы ни одной строчки по-русски»*. 

Солженицын основательно проработал литературу по теме и соответствующий раздел книги (около 40 с.) заключает: «Во всем культурном воздухе российского зарубежья между двумя мировыми войнами влияние и участие евреев более чем ощутимо» (с.161). Вывод сделан не в последнюю очередь и в результате изучения вышедших томов нашего издания: «Нельзя не сказать в этой связи, – заявляет он, – о предпринятом в 90-х годах в Израиле издании очень интересных сборников ”Евреи в культуре Русского Зарубежья”, длящемся и ныне» (с.162; в дальнейшем автор неоднократно ссылается на материалы этого издания).

Несмотря на, казалось бы, глубокое изучение Солженицыным темы «Русское Зарубежье и евреи», в книге можно отметить и досадные пропуски. Например, такой важный: в №3 парижского журнала «Версты» за 1928 г. была опубликована статья русского религиозного философа и историка Л.П.Карсавина «Россия и евреи» и ответ на нее еврейского философа, историка и литератора Аарона Штейнберга. По словам Ш.Маркиша, этот диалог представляется «самым значительным из всего, что когда-либо было сказано о русско-еврейских отношениях, – по глубине и серьезности мысли, по

откровенности ее и бесстрашию»*. К досадным пропускам мы бы отнесли отсутствие реакции автора на книги израильского историка Саввы Дудакова «История одного мифа» (М., 1993; – о протоколах сионских мудрецов) и «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России» (М., 2000).

Подробно рассматривает Солженицын особенности послевоенного (начиная с 1946 г.) вытеснения евреев из науки, промышленности, вузов, армии. Автор дает правильную оценку «делу врачей». Но не верит в не подтвержденный никакими документами план Сталина депортировать евреев. Осуждает политику Хрущева в еврейском вопросе, антисемитские аспекты в экономических процессах.

Но далее Солженицын приводит сотни имен евреев, занимавших высокое положение. Поражает перечень работников ГПУ–НКВД центрального и местного аппаратов, с персональными характеристиками, списками репрессированных партийных, военных, дипломатических, хозяйственных деятелей – евреев. Смысл этого нагнетания ясен – показать засилье евреев в руководстве. Солженицын ставит вопрос о необходимости раскаяния евреев за «грехи», содеянные ими в первые десятилетия советской власти, приводя в назидание пример немцев, которые осудили нацизм, взяли вину на себя.

Как мог писатель прийти к этому чудовищному отождествлению? Нет, не проникся Солженицын идеей совершенно равного отношения к «мы» – русским и «они» – евреям, допустил двойной стандарт. Эту мысль подтверждает описание автором участия евреев в литературе, искусстве и науке. Эта картина не привлекла серьезного внимания Солженицына. Из советских писателей-евреев он останавливается лишь на Галиче, уделив ему целых шесть страниц, причем в основном критического текста! И обходит почти полным молчанием евреев-ученых, прославивших Россию, в том числе трижды и дважды Героев Социалистического Труда, не указывает, что восемь евреев были удостоены Нобелевской премии, а это 42% ее российских лауреатов.

Нет конкретных оснований подозревать Солженицына в подобном заданном замысле, но ощущение отсутствия взвешенного подхода к теме все же возникает. Неужели то, что разъединяет, важнее того, что «вместе»? А ведь такое «вместе» составляло важ-нейшую задачу научно-литературного предприятия А.Солженицына.

Наконец, о том важном, о чем почему-то не упоминают рецен-зенты. Автор закончил книгу 70-ми годами ХХ века, а не серединой 90-х гг., как было объявлено и закреплено в заглавии первой части. В ходе работы над второй частью Солженицын изменил и начальную дату – 1795, указанную в первой части: на самом деле появление еврейской общины в России произошло в 1772 г., а до середины 90-х гг. Солженицын не дотянул, потому что, как он объясняет, историком современности быть невозможно: многое станет извест-ным только через 20–50 лет. Он назвал 1970-е гг. отчетливым исто-рическим рубежом, «который положила широкая эмиграция евреев из СССР <…> как раз к 200-летию пребывания евреев в России – и ставшая вполне свободной к 1987 г. Этот рубеж впервые отменил недобровольность состояния российских евреев: они более не при-креплены к жизни здесь, их ждет Израиль, им доступны все страны мира» (с.522). Но относится ли этот рубеж к 1970-м гг.? На деле в течение 70–80-х гг. в стране царила тяжелейшая юридическая, пси-хологическая, нравственная, бытовая и пр. атмосфера вокруг отъез-да евреев. Вводился позорный выкуп для отъезжающих, велись гонения и преследования, практиковались аресты за призывы к отъезду, нередко почтовые отделения не принимали вызовы из Израиля; возникло движение отказников. Некоторый временный всплеск отъезда был вызван международными факторами, но вскоре прекратился. Настоящий исход начинается в 1989 г. В сущности, Солженицын оборвал повествование на полуслове, остановился перед знаковым событием в истории российского еврейства, не дав его характеристики. Правильно ли поступил миллион евреев, поки-нувших Россию? Был ли их массовый исход в национальных интересах России? Должен ли был публично выступить Горбачев с ожидаемым призывом не покидать страну, с обещанием соответ-ствующих гарантий против антисемитских акций? Поддерживает ли Солженицын современную политику России предоставления евреям полного политического равноправия (имея в виду его призыв к самоограничению евреев в политической жизни)?  Ответы на эти вопросы самым тесным образом связаны с замыслом книги, выте-кают из того статуса евреев, который автор обозначил термином «ВМЕСТЕ». И как тогда следует рассматривать ближайшие перспективы этого статуса в России?

Нет ответа на эти вопросы. Нет даже их постановки. Обширная эпопея А.И.Солженицына о русском еврействе обрывается…

________________________________

* Высказывание историка православной церкви А.В.Карташева (1875–1960) // Гос. архив Российской Федерации.

** Лошак В. Русские? Евреи? Русские евреи? // Время. 2003. 9 янв. С.33.

* См. статью о нем А.Гуртовцевой в наст. томе. (Примеч. ред.)

** «22». 1999. №114. С.163–184.

* Письмо барона А.Штейгера кн. З.А.Шаховской. Цит. по: Носик Б. «…Не было бы ни одной строчки по-русски» (Евреи-меценаты в межвоенном Париже) // ЕВКРЗ. Т.1. С.501.

* Ш.Маркиш. Уйти, чтобы остаться, или Уходя уходи? // Еврейский журнал (М.–Н.-Й.–Тель-Авив–Женева). 1992. С.55.

 

Новое о диаспоре

Ада Брун-Шапиро (Бейт-Шемеш, Израиль)

 

Речь пойдет о выпущенных недавно двух томах альманаха «Диаспора», основанного Владимиром Аллоем и продолженного Олегом Коростелевым (Диаспора II: Новые материалы. СПб.: Феникс, 2001. 752 с., ил.; Диаспора III: Новые материалы. Париж–СПб.: Athenaeum–Феникс, 2002. 735 с., ил.).

Второй том открывается докладом Набокова о советской литературе, сделанным им в Берлинском литературном кружке в конце 1925 г. Называется он «Несколько слов об убожестве советской беллетристики и попытка установить причины оного». Комментатор А.Долинин сетует на предвзятость отбора: Набоков не касается в своем докладе таких писателей, как Бабель, Замятин, Шкловский, Булгаков и др., явно не заслуживающих столь уничижительной оценки, которой он подвергает «Цемент» Гладкова и «Виринея» Сейфулиной. Однако Набоков не ставил целью дать «объективную и беспристрастную картину» советской прозы – он выбрал те сюжеты, которые, по его мнению, наиболее ярко характеризуют советскую литературу как отражение ненавистного ему строя: «Серый год России породил серенькую литературу. Все эти писатели исходят из точки зрения, что революция – какое-то апокалиптическое событие, которое перевернет мир, что мировая война изменила какие-то пути, какие-то ценности. Такая точка зрения губит художника, и в этом я усматриваю первую причину нехудожественности русской литературы. Художник – человек, орудующий постоянными величинами. Затем: эти писатели потеряли чувство человека и заменили его чувством класса. Иначе говоря, человеком движут… какие-то посторонние, внешние, классово-массовые ощущения, которые оскопляют творчество. В этом я вижу вторую причину нищеты их духа» (с.19).

Далее отмечается однообразие сюжетов: борьба честных коммунистов и коммунисток с «выходцами с того света» – инженерами, офицерами, профессорами и т.д. Затем: некультурность, необразованность писателей. И пятая причина – внешняя – «это та растворенная в воздухе, тяжелая, таинственная цензура, которая является удивительным, единственным талантливым достижением советской власти» (с.20). Очевидно, что подоплека этого неприятия идеологическая, но, надо признать, что в своей критике Набоков прав, хотя она и выражена весьма пристрастно и в резкой форме.

В разделе «Наследие» II и III томов помещены воспоминания Владимира Вейдле. Мемуарный жанр стал особенно популярен: слишком долго нас кормили легендами и всяческой идеологией, часто неудобоваримой. Мемуары звезд искусства, эстрады и поли-тики нередко также несут в себе элементы легенды: знаменитости заботятся о своем имидже. Тем интереснее вос-поминания людей, лишенных ненужных амбиций, но способных себя выразить, следо-вательно, выразить эпоху (по знаменитой пушкинской формуле «судьба человека – судьба народа»). Историк и искусствовед, литературный критик и университетский профессор, радиожур-налист (он работал на радиостанции «Свобода») Вейдле предстает талантливым рассказчиком. Тут Италия с ее древними памят-никами, Петроград с Ахматовой и Мандельштамом, Пермь в разру-хе Гражданской войны, панорама Европы – Германия. Доминанта мемуаров – любовь к культуре, забота о старой культуре, поиски взаимосвязи между прошлым и настоящим, желание его сохранить, спасти от забвения.

Вероятно, эта страстная и бескорыстная любовь к искусству сделала жизнь Вейдле долгой и счастливой: такая любовь не знает измен и разочарований. Вот как он описывает последние часы перед отъездом за границу: «Поезд мой отходил в три часа дня. Утром в тот день я прощался с Эрмитажем. Рембрандтовский зал был пуст. Я встал на колени перед “Возвращением блудного сына” и перекрестился. Помню эту картину, как будто видел ее вчера. И все лица помню провожавших меня на знакомом мне с детства вокзале, откуда я столько раз езжал на дачу, иногда чтоб вернуться через два-три дня. Я ведь и теперь ехал к матери, туда же. Только в кармане у меня обратного билета не было» (т.3, с.119–120).

Такого высокого художественного уровня достигают не все мемуары сборников, хотя все представляют познавательный интерес. Таковы мемуары актрисы Веры Павловой (т.2, публ. И.Соловьевой).

О тяжелом быте русской интеллигенции, в частности профес-соров, высланных Лениным или вынужденных спасаться самосто-ятельно, обширная публикация в рубрике «Статьи, исследования» III тома (публ. Г.А.Савиной «Пусть барахтаются»: К истории «одесской высылки» за рубежом). Тяготы эмигрантского быта, не-устроенность, скитания в поисках хоть какой-нибудь работы – пожалуй, лейтмотив большинства публикаций. Лейтмотив груст-ный. Он звучит в переписке Тэффи и Бунина, которая занимает значительный объем обоих сборников. Она интересна лишь посто-льку, поскольку интересны для нас оба адресата – литераторы «первого ряда». Здесь мы многое узнаем об их частной жизни. Тэффи, одинокая и больная, особенно дорожила дружбой с Буниным, которая прервалась лишь с ее смертью.

Совсем иное дело – переписка Зинаиды Гиппиус: это – захва-тывающе интересный текст и документ эпохи. Известный поэт и критик, хозяйка салона, законодательница мод в искусстве, человек сильного творческого темперамента, скорее мужского, чем жен-ского, она любила окружать себя молодежью – «мальчиками», по ее выражению. Письма к одному из них – Валентину («Валечке») Нувелю – опубликованы Н.А.Богомоловым во II томе. Нувель – завсегдатай петербургских салонов и близкий друг Гиппиус, Мережковского, Философова и мирискусников – не проявил себя ни в литературе, ни в живописи, ни в музыке, но на всех имел несомненное влияние. Такие люди нередко встречаются в кружках творческой интеллигенции, они «делают погоду». Нувель был умен, обаятелен, остроумен, циничен и добр. Его гомосексуализм никого не смущал: однополые связи в декадентском Cеребряном веке считались признаком изысканности и утонченности.

Что касается ее второго корреспондента – известного поэта и критика зарубежья Георгия Адамовича (в III томе, публ. того же Н.А.Богомолова), то здесь он выступает в качестве равноценного партнера, так сказать, в той же весовой категории. Их переписка –это поединок интеллектуалов, и читать ее – занятие весьма увлекательное.

Для интересующихся политикой, историей и социологией серьезный интерес может представить переписка В.А.Маклакова, представлявшего в течение семи лет несуществующую Россию во Франции, и Б.А.Бахметьева, посла Временного правительства в США, оказавшегося в аналогичной ситуации. О.В.Будницкий пуб-ликует переписку 1927 г. – полностью она насчитывает 280 писем на 2700 страницах и будет выпущена отдельным изданием. Интерес этих писем в идеях, высказанных этими двумя крупными госу-дарственными деятелями, их рассуждениях о СССР, будущем Европы и России, достоинствах и недостатках демократии и мно-гом другом, не потерявшем своей актуальности и сегодня.

В рубрике Эпистолярия (II т., публ. А.Б.Рогачевского) пред-ставлены несколько писем Святополк-Мирского английским кор-респондентам в переводе на русский язык. Публикация напоминает о трагической судьбе «красного князя», решившего вернуться в СССР и погибшего в застенках ЧК.

В разделе Статьи, исследования II тома наибольший интерес, на мой взгляд, представляет подборка Б.С.Кагановича «К теме: П.М.Бицилли и евразийство». Подборка не только расширяет наши знания о малоизученном творчестве видного русского историка и литературоведа, но напоминает о зарождении евразийства, которое в связи с изменившейся исторической обстановкой «вернулось на круги своя».

Интересна публикация Федора Полякова «Утраченная книга Эллиса о Пушкине» (II том). Эллис занимался переводом Пушкина на немецкий, и в 1948 г. в Швейцарии вышла его посмертная книга о Пушкине «как религиозном гении России». Трогательное впеча-тление производит горячее желание этого энтузиаста познакомить немцев с русской культурой.

Впечатляет перечень изданных при участии Владимира Аллоя книг и журналов, приведенный в конце II, посвященного ему, тома. В конце этой же книги – рецензия А.Иванова на 7-й том Русское еврейство в зарубежье.

III том «Диаспоры» принципиально не отличается от II: те же редакторы – О.Коростелев и Т.Притыкина, оформление, рубрики. Очевидно, те же принципы отбора материала.

Захватывают мемуары Ивана Тинина, озаглавленные «Бытие, исход, второзаконие» и напоминающие по манере изложения авантюрный роман. Автор, сын врангелевского офицера, в начале 1920-х гг. оказался с родителями в Софии. Он рассказывает о своей учебе в гимназии и в университете (приведенные им студенческие песни знакомы, они распевались нами в Москве), о русской общине в Софии, о политических деятелях, о военных годах. Все это написано с юмором и напоминает кинокомедию «Фанфан-тюльпан» или роман Гашека о Швейке. Словом, это хорошее, увлекатель-ное чтение.

С удовольствием читаются короткие и яркие записки Нины Бернадской (в девичестве Ильинской), невестки известного академика, описавшей жизнь в Америке в период Великой депрессии. О серьезных бытовых трудностях и проблемах говорится по-женски, но весело, с юмором.

Самой интересной публикацией III тома, на мой взгляд, является исследование Б.Фрезинского о дружбе И.Эренбурга и М.Ша-гала, длившейся более полувека, несмотря на их различные судьбы и характеры, круг интересов и взгляды на искусство. Шагал был «чистым» художником, а Эренбург еще и культуртрегером – так он сам себя называл, когда выступал в нашем институте. Они оба любили свою родину – Россию и в первую очередь чувствовали себя русскими евреями. Это главное, что их объединяло. Не исключено, что восхищение Шагала большой ролью Эренбурга в победе над Германией (в частности, высказанное в его письме Илье Григорьевичу из Нью-Йорка от 30 апреля 1945 г. – см. с.418) и реакция западной общественности изменили намерение Сталина убрать Эренбурга.

В целом, заключая обзор, можно сказать, что, несмотря на разноплановость материалов и публикаций, их жанровую и тематическую пестроту (а может быть, и благодаря ей), издание получается увлекательным и интересным. Хочется пожелать «Диаспоре» дальнейших успехов и счастливого продолжения.

*   *   *

От редакции

В 4(9) томе РЕВЗ на с. 56–74 была опубликована статья Ольги Ростиславовны Демидовой «Августа Даманская: годы эмиграции». К нашему глубокому сожалению, по техническим причинам редакторское предисловие к статье, необходимое для введения читателя в курс дела, и которое мы обычно даем курсивом с обязательной редакторской подписью, слилось с авторским текс-том. Поэтому, подчеркивая, что первые два вводных абзаца на с. 56–57 принадлежат редакторам, а не О.Р.Демидовой, мы приносим свои извинения как Ольге Ростиславовне, так и нашим читателям.

 

 

ПИСЬМА НАШИХ КОРРЕСПОНДЕНТОВ

 

25.Х.02 Дорогой Михаил Аронович,

<…> Прошло лето, и я только сейчас смог серьезно ознако-миться с 3(8) томом Вашего сборника. <…> Виноват, что отложил чтение и отклик.

Как всегда, номер насыщен интересной и разнообразной информацией. Будущему исследователю эмиграций это бесценный клад, и что он такой пестрый – дополнительное его значение. Пора понять, что всякая эмиграция явление разношерстное и с трудом вкладывается в четкие или определенные концептуальные рамы. Все, что касается Жаботинского, всегда «захватывает», а его многогранность просто нечеловеческая. И невольно думаешь, а что бы он сделал, или сказал, или заключил, если бы дожил до наших дней.

Интересны мне были статьи о работниках науки и техники. Я мало что знал о них. Конечно, хотелось бы иметь больше сведений о их работах – но, наверно, я бы мало понял в таком описании.

Об учреждениях тоже пора больше знать. Без таковых, как ОРТ или ОЗЕ, многое было бы иначе для многих людей. Но о них необходимо говорить трезво и четко описывать обстановку (юридическую, экономическую и политическую), в которой они действовали. Похвалами отдельных деятелей здесь нельзя удовлетвориться.

Я хорошо понимаю, что Вы не в том положении, что можете выбирать авторов и ставить им определенные задачи. К сожалению, поэтому слишком часто некоторые статьи читаются либо как некрологи, или речи на юбилеях – т.е. de mortuis [nil] nisi bene. Откровенно, это становится скучным и не дает много. Иногда отсутствуют даже такие элементарные сведения, как даты рождения и смерти или ясная хронология жизни и деятельности.

Само собой разумеется, что описания картин или спектаклей не дают возможность их себе представить. Для этого нужно было бы гораздо больше иллюстраций и историко-эстетических анализов. Естественно, что для этого в Ваших сборниках не достает ни места, ни средств.

Дискуссия о письме Маркиша была на очень высоком уровне. Заключения не могло быть – но ясно определились разные важные точки зрения, которые применимы и к другим аспектам истории диаспор – в разные времена и в разных исторических обстановках.

Приветствую рецензии, это полезная услуга как для читателей, так и для исследователей. Желательно, чтобы они были не только изложением книги, но и критикой и оценкой метода и заключений.

<…> Жду с интересом и любопытством второй части.

С наилучшими пожеланиями и самым искренним приветом.

Ваш Марк Раев

 

Письмо Марка Исааковича вызвало возражения некоторых членов нашей редколлегии. Вот как отреагировала на него Ирина Владимировна Обухова-Зелиньска:

17 марта 2003 г.

<…> Большим достоинством Вашего издания является именно Ваше умение подбирать и выбирать авторов (Вы сами понимаете, что я не имею в виду себя – после 5-го тома я стала печататься только с 8-го, когда пошла моя тематика), – это видно по содержанию  альманахов. В них очевидна явная продуманность и редакторская стратегия. Если бы Вы, например, не поставили передо мной задачу написать о Шайкевичах (и не помогли самым действенным образом), то и не было бы этой статьи. О Варшавском Телицын тоже ищет по Вашему заданию. Статьи об Иде Рубинштейн и Левинсоне тоже, как я понимаю, были написаны с Вашей подачи. Это только то, что известно мне. Полагаю, этим не ограничивается Ваша самая непосредственная роль в формировании тематики как отдельных статей, так и разделов. Здесь даже нет темы для дискуссии – это просто недоинформированность Марка Исааковича.

Другие замечания. Хронология жизни и деятельности не всегда обязательна для жанра эссе, а если речь идет об известном лице, она доступна во многих источниках. Иногда эта хронология неизвестна, а чтобы ее составить, нужно потратить годы – в этом случае лучше опубликовать то, что есть. Другое дело, что все это должно быть обосновано (внутренней и/или хотя бы редакторской логикой) и оговорено, хотя бы в двух словах. Здесь не нужна формальная универсальность. Нужны либо новые факты, либо мастерская подача материала. Может и не получиться. Вставлю и себя здесь при случае. Лемпицкую делаю так долго потому, что нелегко соразмерить тон. На Западе она ОЧЕНЬ известна, почти культовая фигура. Для  русскоязычного читателя – гораздо меньше, хотя только что перевели одну книгу о ней на русский. Ну и что? Сколько человек ее прочтет? Кто обсудит? Сейчас в России нет действенного литературно-критического поля.

Позволю себе не согласиться с фразой из того же письма:

«Пора понять, что всякая эмиграция явление разношерстное и с трудом вкладывается в четкие или определенные концептуальные рамки».

Концептуальные рамки – это не прокрустово ложе, в которое мы должны запихивать разношерстное явление. Если что-то не укладывается в концептуальные рамки – следует пересмотреть концепцию (или уточнить ее границы). Ученый должен отталкиваться от реаль-ности, какая бы она ни была разношерстная, в построении своих (или использовании чужих) концепций, а не наоборот.

А вот с высказыванием М.И.Раева по поводу содержания и построения очерков об учреждениях могу только согласиться.

 

Дорогой Михаил Аронович!

Исполняю Вашу просьбу и посылаю свой рассказ об Анне Хавинсон и о гранте ее имени.

Сложно описать простую жизнь. Читающий глаз привычен к поиску «ударных вех»: броские события, именитые личности, достижение неких зияющих монбланов. Если же этого нет, то строчки Евтушенко: «людей неинтересных в мире нет, / их судьбы, как истории планет: / у каждой есть особое, свое, / и нет планет, похожих на нее» – представляются слегка идеализированными.

Анна Хавинсон (1951–1998)

Да, судьбу Ани Хавинсон трудно отнести к разряду необычных, но для множества людей, ее знавших и любивших, эта жизнь полна высокого смысла и значимости.

Анна Ихиловна Вайслейб родилась в 1951 г. в подмосковном городке Болшево. Отец 18-летним мальчишкой был призван в армию, откуда сразу же попал на фронт. Демобилизовавшись по ранению в 1945 г., он вскоре женился на Гите Длусской, стало быть, до формального образования у них дело не дошло. Родились две девочки: Софа (моя жена) и четыре года спустя – Аня. Отец стал средней руки бизнесменом, то есть не без опасностей и не без игр с предпере-строечными законами. Смею думать, что жизнь в России была бы еще пасмурней, не будь в ней живительной теневой экономики.

Аня окончила музыкальное училище по классу фортепиано, и мелодии Грига, Чайковского или Пахмутовой постоянно были слышны в их квартире. В 1973 г. она вышла замуж, и в следующем году родилась дочь Лана. Некоторое время спустя Аня с мужем и ребенком выехали из Москвы. По дороге в Америку семья распалась, и она с трехлетней Ланой осела в Филадельфии, где пришлось начать все с нуля. Убирала квартиры, освоила эмигрантскую профессию – маникюр. Встретила чудесного парня, Женю Хавинсона, московского инженера, и они создали новую прекрасную семью.

Постепенно жизнь нормализовалась со всеми атрибутами благополучной адаптации в новых условиях. Аня открыла салон Nails by Anna. Учась вечерами, Женя закончил университет и открыл юридическую практику. Лана тоже получила высшее образование в сфере финансов. Словом, ничего особенного, десятки тысяч прошли подобный эмигрантский путь.

Аня – не только хранительница очага, но и его духовное, этическое начало, эталон обаяния, доброты и мудрости, образец элегантности и непревзойденного вкуса. Как только позволили размеры жилища, был приобретен рояль, и музыка, зачастую в четыре руки (Женя в детстве тоже получил музыкальное образование), стала естественным компонентом встреч на гостеприимных хавинсоновских посиделках.

Анин офис размещался вблизи здания Филадельфийского симфонического оркестра, и она вскоре приобрела много друзей среди разнообразной публики: музыкантов, адвокатов, бизнесменов, etc. К тому же часть из них оказалась представителями второго-третьего поколения выходцев из России. Однажды Анечка принесла мне крайне обветшалую книжку, практически отдельные страницы старинного издания. «Одна из моих пожилых клиенток принесла эту книжку, привезенную из России ее родителями в начале ХХ века», – объяснила она. Это оказалось двухтомное собрание стихотворений Семена Фруга. Так мы открыли для себя дотоле неизвестного нам талантливого поэта, подлинного знатока Ветхого Завета и еврейской души. И еще раз получили предметный урок о незыблемости связи поколений и времен.

Беда пришла в 1992 г. Диагноз не оставлял никакой надежды. Шесть лет Аня непоколебимо и мужественно противостояла не зна-ющей пощады болезни. Именно эти годы обнажили истинную силу и стойкость ее личности, несгибаемое достоинство, неприятие униже-ния и страха. Когда она ушла из жизни (24 июня 1998 г.), не только чувство невосполнимой потери объяло душу, но и восхищение духовным подвигом близкого человека. И, естественно, в семье ощущалась настоятельная необходимость не позволить всепоглощающему времени растворить память об Ане в повседневной суете.

Идея создания гранта в помощь развитию культурных начинаний зрела в нашей семье уже много лет, а потребность воздать должное памяти Ани нашла в ней логическое завершение. История российской культуры полна выразительными примерами помощи, подчас очень щедрой, в этом направлении. Общеизвестна роль Мамонтова, Третьякова, барона Гинцбурга, Рябушинского, семьи Поляковых, выделявших огромные средства в поддержку художников, литераторов, музеев, театров. Помню, в молодости меня поразил вычитанный в письмах Горького факт, как он вместе с Шаляпиным и Стасовым определили юного Самуила Маршака в ялтинскую гимназию, взяв на себя все расходы по его содержанию. В советское время многим помогал К.Симонов, в частности купил кооперативную квартиру Надежде Мандельштам. Б.Пастернак собственноручно посылал денежные переводы в ссылку Ариадне Эфрон, дочери М.Цветаевой. Представьте себе Бориса Леонидовича в пальто и в кепке, стоящим в очереди на почте… А ведь было, было!

В 1-м томе ЕВКРЗ помещен любопытный материал о статье М.Осоргина, посвященной помощи русских евреев эмигрантским организациям. Семья Цетлиных была в центре культурной благотворительности в предвоенном Париже. И.А.Бунин роздал большую часть Нобелевских денег собратьям по перу. А Андрей Седых, издатель «Нового русского слова» (НРС), делал все возможное, чтобы помочь нуждающемуся в послевоенное время Ивану Алексеевичу. Тот же А.Седых долгие годы, до самой кончины, возглавлял Литфонд с ежегодными сборами donations. В западном мире благотворительность – одна из важнейших составляющих экономики.

Словом, было с кого брать пример.

Один из принципов, заложенных в идее нашего гранта: он не премия за произведения художественного творчества (верный путь забраться в дебри субъективных оценок), но одно из средств стимулирования культурных начинаний.

В апреле 2000 г. мы опубликовали в НРС сообщение о создании гранта и пригласили соискателей дать обоснование проектов. В феврале 2001 г. мы распределили первые $4500 среди пяти восприемников Гранта им. Анны Хавинсон. Ими стали (в алфавитном порядке): Ю.М.Герт – писатель, автор 14 книг, Ю.М.Зыслин – создатель домашнего музея М.Цветаевой, бард, поэт, И.Г.Панченко – литературовед, исследователь творчества Ю.К.Олеши, Ирина Френкель – художница, Михаил Юпп – поэт, автор многих книг, собиратель и хранитель ценнейших собраний Русского Зарубежья.

Мы не обещаем, что Грант им. Анны Хавинсон будет неисчерпаем, но до тех пор, пока в нем есть средства, мы намерены продолжать его деятельность.

В начале 2003 г. состоится выдача очередных грантов группе восприемников, среди которых мы с особым удовольствием отмечаем М.А.Пархомовского, создателя уникальной энциклопедии знаний о русском еврействе в зарубежье, и В.А.Синкевич – издателя (вот уже в течение четверти века) ежегодного поэтического альманаха «Встречи». Отбор соискателей продолжается.

 

12.XI.02                                             Ваши Софья и Марк Авербух

*   *   *

Уважаемый г-н Пархомовский,

я была очень рада получить от Вас письмо: в наше время, когда все просветительские начинания замирают по самым прозаичным причинам, Ваш центр живет и действует – и это просто великолепно!

Да и издания, которые Вами осуществлены, заслуживают самых высоких слов. Увы, в Германии подобными инициативами похвалиться некому.

Ситуация с еврейской прессой здесь динамична, но по-прежнему это 1–2 издания. Недавно появилась «Еврейская газета» из Берлина, объемное издание из 36 полос, при деньгах и приятных людях, пока лишь 1 раз в месяц. Было всего пару номеров. То, что издает Центральный совет евреев Германии, похоже на здравицы времен Брежнева, только у нас это называется демократия «по Шпигелю» (по имени Председателя ЦСЕГ). В остальном же растет количество общин, количество их членов, и с этим всем огромный вал проблем, которые во многих случаях не решаются. Эти три года я занималась разными интеграционными задачами и входила в разные Советы, образно говоря, познавала, что такое «еврейская культура и общинная политика» в Германии, как ее понимают вожди местного еврейства... Грустное зрелище, мало отличающееся от Советского Союза. Даже всегерманский семинар по современной еврейской культуре так и не удалось сделать ежегодным: собрались 1 раз за 50 лет, всем понравилось, на этом пока и завершили работу. Не знаю, кому нужна в нашем университете кафедра языка идиш, а также ряд лекций по Талмуду: читают, кстати, в основном немцы, женщины, профессора... ну, и слушатели тоже немцы... Немцы относятся ко всему еврейскому как-то извиняясь, будто из-за «неудобства», и для них это не современность, а все-таки прошлое: жертвы, кладбища и т.п. Поэтому в Германии до сих практически нет ни еврейских писателей, ни композиторов и т.п. И вся еврейская культура в основном «экспорт из Израиля». Вот Марсель Райх-Раницкий – известный литератор и критик как-то в одном из интервью сказал, что «в принципе не видит будущего еврейской культуры в Германии», а потом, чуть задумавшись, добавил: «но, может быть, только русские евреи, только они смогут изменить ситуацию».

Проф. Карл Шлегель хотел было организовать семинар по истории русского еврейства до 1945 г. Хорошо было бы, если бы ему что-либо удалось. Я опубликовала одну статью о Тейтеле на немецком и, пожалуй, если хватит сил, буду добиваться, чтобы его именем назвали одну улицу в Берлине и, может, часть еврейской школы, которая строится в Дюссельдорфе.

Я очень рада, что Вы выбрали мою статью [для 10 тома]. Хотя я все-таки надеялась, что может удастся собрать материал на отдельный том по Германии. Но если пока таких перспектив нет, пусть будет хотя бы так.

К сожалению, я более не могу выполнить мое намерение – пригласить Вас в Германию. Выборы в Совет нашей общины мы проиграли, проиграли безнадежно. Я никогда не смогу поверить, что русские евреи Дюссельдорфа свободно голосовали за немецкоязычных евреев (а не за своих кандидатов, которых было предостаточно) только потому, что об этом просил лично г-н Шпигель, как в былые времена просил этих же людей Брежнев. Психологи называют этот феномен «внутринациональный расизм», т.е. неверие в свои силы. Значит «русские», которые в Израиле, в свои силы верить могут, а те, которые в Германии, – нет. Сама организация и проведение выборов в Совет общины (а для г-на Шпигеля – это был единственный трамплин снова на место председателя Союза евреев Германии, потому и борьба шла круто) были весьма далеки от демократических представлений. Даже нотариуса не решились пригласить, не говоря уже о сторонних наблюдателях. Все останется по-старому: много лозунгов об интеграции и помощи, мало конкретных дел... Я не знаю, имеет ли право община называться общиной, если ее сотрудники даже на помощь больным евреям не могут прийти, а руководящие политики так много говорят о наших достижениях и братской помощи. На выборы пришли почти только старики, да и то меньше трети общего состава. У молодежи как к политике, так и к культуре интереса немного.

В любом случае, я написала информацию о Ваших новых книгах в «Еврейскую газету», которая выйдет в январе в Берлине.

Всего Вам самого доброго,

Елена Соломинская, 29.11.2002, Дюссельдорф

*   *   *

О прочитанном…

Уважаемая Юлия Давидовна,

с некоторым опозданием шлю обещанное мной послание, написанное довольно сумбурно, но с надеждой, что Вы приложите свою умелую руку, и я даю на это карт-бланш.

Латинская пословица гласит «Verba volant, scripta manent»*. Это вполне  относится к сборникам эссе и мемуаров, объединенных под названием «Русские евреи во Франции». В 3(8) томе этой серии была опубликована статья о моем пребывании и лекторской деятельности в престижном Институте Пастера в Париже. Но это лишь песчинка из периода 1969–1989 гг., наполненного встречами со многими учеными Франции и дискуссиями с ними по актуальным вопросам науки, впечатлениями об их (французов) оценке советской науки и отношении к авторам «советского разлива» и т.п.

В недавно вышедшем 4(9) томе я с огромным интересом прочел статью лауреата Нобелевской премии Андре Львова в память о погибших в Освенциме сотрудниках института Пастера, семейной паре Эжене и Елизавете Вольманах. Дело в том, что я был знаком как с автором статьи проф. А.Львовым, так и с сыном четы Вольманов – Эли Вольманом, который в конце шестидесятых работал в Институте Пастера одним из заместителей директора по науке. Именно Эли Вольман принимал меня в качестве Visiting professor. Он входил в группу кандидатов на Нобелевскую премию вместе с А.Львовым, Жаком Моно и Франсуа Жакобом, но не получил ее по каким-то формальным причинам. А может быть, Нобелевский комитет усмотрел какой-то «перебор» в группе четырех, где трое были еврейского происхождения (Львов, Жакоб, Вольман), и отсек Вольмана.

Эли Вольман оказал мне коллегиальный прием, посодействовал успешному пребыванию в рамках Института Пастера; произвел на меня впечатление порядочного и благожелательного человека. Читал эту статью и вспоминал о годах, когда я там работал.

Я от души благодарен Ю.Д.Систер, без которой эта встреча с прошлым не состоялась бы, а также М.А.Пархомовскому, ведущему редактору этой замечательной серии, и желаю им успешно продолжить их документальные исследования.

Профессор Эли Шляхов

Нетания, январь 2003    

______________________________

* Букв.: Сказанное улетает, написанное остается.

 

23 июня 2018 г.

Уважаемый Михаил Аронович!

Отвечаю на просьбу написать о нынешнем состоянии школы, носящей имя Леона Брамсона, о которой упоминается в Вашей статье «ОРТ во Франции и его русские руководители» в 8-м томе РЕВЗ, а заодно о необычных жизненных совпадениях.

20 лет назад, в начале своей эмигрантской жизни в Америке, я поступила в колледж имени Л.Брамсона, организованный под эгидой американского филиала международной еврейской организации ОРТ и называвшийся тогда «Bramson ORT Technical Institute». Колледж находился в Манхаттэне, на пересечении 23-й улицы и знаменитой Park Avenue, занимая 6-й этаж старинного углового здания. Обстановка в школе была камерной, число студентов колебалось в пределах ста, а их подавляющий контингент составляли  окончившие йешиву мальчики и девочки и эмигранты из Израиля и России разного возраста. Колледж был открыт в 1977 году и являлся единственным еврейским техническим колледжем в Америке, дававшим возможность членам еврейской общины Нью-Йорка получить двухгодичное техническое образование.

Много позже после начала занятий в «Брамсоне», я узнала, что миссия школы фактически возрождала традицию, заложенную в конце XIX века и подхваченную в начале века XX-го крупным общественным еврейским деятелем Леоном Брамсоном. Замечу однако, что каждый день, приходя на занятия, я видела портреты Л.Брамсона и его жены в приемной школы. Эти же портреты я снова увидела 10 лет спустя, уже в Квинсе, куда в начале 90-х годов приехала на интервью (колледжу требовался преподаватель секретарских и компьютерных дисциплин). Перст судьбы – интервьюировал меня мой бывший преподаватель, академический декан колледжа, который столько лет спустя меня узнал и принял на работу. 

За прошедшие годы «Брамсон» практически переориентировался на эмигрантский контингент. Коллектив преподавателей и студентов более чем наполовину состоял из выходцев из России. Были учащиеся из арабских стран и Израиля. Ньюйоркцев можно было пересчитать по пальцам. Количество студентов всех отделений колледжа (в Квинсе располагался главный филиал) варьировалось вокруг тысячи. В связи с требованиями современного рынка изменялись программы школы – со временем ушло отделение оптометристов, но значительно расширился факультет программирования. Продолжали работать отделения по подготовке секретарей, бухгалтеров и администраторов.  К 2000-му году изменилось и имя школы, которая называлась теперь «Bramson ORT College».

В начале нового века начался постепенный спад интереса к программным дисциплинам. Умноженный на спад эмиграционного потока из России и, вместе с тем, на спад в американской экономике, он явился причиной неуклонного уменьшения числа поступающих в «Брамсон» студентов. Несмотря на усилия администрации (достаточно вялые) привлечь в стены школы студентов из Албании, Китая и других регионов, их общее количество стало неуклонно идти вниз. Не помогли и переезд бруклинского филиала в новое  здание, и внедрение нескольких новых курсов, включая курс компьютерной графики, подготовленный мной, а также – курсов, предлагаемых по Интернету  (у «Брамсона» появился свой интернетовский адрес – www.bramsonort.org); не говорю уже о многочисленных встречах и литературных вечерах, проведенных в стенах школы за последнее время и рассчитанных на нынешний интернациональный контингент брамсоновских студентов – русских, еврейских, арабских, албанских, китайских и др.

В «Брамсоне» явно продолжается процесс распада. Камерная обстановка, по сей день имеющая место в стенах школы, становится для нее противопоказанной в условиях стремительно меняющейся конъюнктуры, характерной для современного рынка труда. Представляется очевидным, что, если колледж не сумеет в ближайшем будущем переориентироваться на иную студенческую аудиторию, он будет вынужден прекратить свое существование. Но хотелось бы заключить письмо на оптимистической ноте. Кто знает, может быть, моя усталая школа сумеет совершить пока ей самой неведомое усилие и выживет.

В заключение – небольшой комментарий к вышесказанному. Могла ли я предполагать, приехав в Америку более 20 лет назад и погрузившись в хаос первых лет судорожной адаптации к чужеродной почве новой родины, что судьба будет сводить меня с именем Л.Брамсона несколько раз на разных этапах моей жизни в эмиграции, чтобы, в конечном итоге, я могла подготовить небольшой материал о современном состоянии брамсоновского детища для Вашей замечательной антологии. Удивительны переплетения судьбы и удивительна непредсказуемость жизни.

С глубоким уважением,                        

  Елена Ясногородская

*   *   *

27.01.03  Дорогой Михаил! <…> Но прежде всего – спасибо огромное за 9-й том! Как всегда, он рождает попутно массу мыслей о новых источниках, о людях, эпохе и культуре. Это не просто интересно, это значительно больше – книга дает нам уникальную информацию о целом пласте культуры, которая должна была быть исследованной, и Вы положили этому начало. Серьезные исследователи истории и культуры еще оценят Ваш труд. Единственно, кого я не полюбил как героя книги – это, Вы уже догадались, – Лурье. Из такой семьи и так далеко откатиться от корней?! О его творчестве судить не могу, так как не видел его сочинений и не слышал их. Но даже если он и был талантливым композитором, то он попал в неудачную для него эпоху – в 20–30-е годы в Париже жили Стравинский, Прокофьев, это только из русских, а сколько французов? Не последними были Равель, Онеггер, Мийо, Месьен, да и еще много поляков, венгров, австрийцев! Так что тогда обратить на себя внимание было очень трудным делом. Но интересно и важно в статье о нем все, что вокруг!

<…> Искренне Ваш – Артур <Штильман>.

И еще раз спасибо за книгу №9!!

*   *   *

<…>…Что читает интеллигенция, роль которой – осознавать прошедшие и происходящие в обществе процессы? Думается, что в этом секторе российского общества, распыленного в настоящее время по разным странам, самым востребованным жанром стали фактические свидетельства – воспоминания, письма, документы. Алданов когда-то говорил: «Подождите, через 50 лет мы ВСЁ узнаем». Те, кто хочет знать «ВСЁ» – то есть, что (и как!) произошло с нами за последние сто-двести лет, читают не беллетристику, а альманахи «Минувшее», «Диаспора», «РЕВЗ»... Не фикция, не художественная модель, а архивы стали самой востребованной литературой! Это ли не знак времени? Пришло время «собрать камни», и появились собиратели – не пожалевшие на это сил. Имена редакторов этих изданий должны войти в историю русской культуры следом за именами редакторов «Современных записок», «Нового журнала», «Нового мира». <…>                        

 И.В.Обухова-Зелиньска (Москва)

*   *   *

Уважаемый Михаил, посылаю чек за очередной том. Спасибо, что не забыли. Впечатление ошеломляющее, огромный материал. Я прочитала все восемь томов залпом, а теперь буду перечитывать по кускам. Еще раз спасибо.

18 марта 2003.                    С уважением, Ирина Дробачевская

 (North Bergen, USA)

*   *   *

Запоздалая реплика

Статья Марины Генкиной «Второй русский авангард на Запазе» в 5-м томе издания «Евреи в культуре русского зарубежья» вызвала у меня, мягко говоря, удивление, если не сказать больше. Несмотря на содержащийся в ней большой фактический материал, общая картина никак не выглядит правдивой и ясной.

Значительная часть статьи посвящена Михаилу Гробману, который называется «одним из основателей Второго авангарда» (с. 317). Однако Гробман никак не подходит к роли отца-основателя хотя бы по той простой причине, что в 50-е годы, когда появился Второй русский авангард (с. 316), он, родившийся в конце 39-го, был еще тинейджером. А в 71-м Гробман уже уехал в Израиль. Здесь он оказался первым, тогда, вероятно, единственным представителем русского авангарда и рассказал о нем в издававшемся им журнале «Левиафан», что, несомненно, стоит поставить ему в заслугу. Если бы статья называлась «Михаил Гробман как представитель Второго русского авангарда», она была бы более оправданной.

Но и в таком случае следовало сказать об истинных отцах-основателях последнего, а заодно и об учителях Гробмана. Это в первую очередь Евгений Леонидович Кропивницкий, который родился в одном и том же году и месяце, что и Маяковский (июль 1893), что важно для их личностных характеристик, и о котором Гробман сам пишет в своем дневнике, помещенном в том же «Левиафане». Правда, пишет о контактах, встречах, дружбе, а не о специальных уроках. Но надо знать Евгения Леонидовича: его контакты с молодежью (ненавязчиво, в форме застольных бесед или во время прогулок) делали из молодых ребят не только и не столько мастеров, сколько самостоятельно и критически мыслящих личностей. Велико было его обаяние, ему невозможно было не поддаться. Это и сделало его главой школы. Но Гробман, высоко ценя Евгения Леонидовича (у меня есть свидетельства этому), не считает себя членом Лианозовской группы (которая, наряду с группой Юрия Соболева, Юло Соостера и Эрнста Неизвестного, а также других групп, в значительной степени является родоначальником Второго русского авангарда). И он прав. Сам Евгений Леонидович после разгрома Хрущевым выставки в Манеже и исключения из МОСХа «за абстракционизм и создание Лианозовской группы» объяснил комиссии: «Лианозовская группа – это я, моя жена Ольга Ананьевна Потаева, мой зять Оскар Рабин, мои дети Лев и Валя и внучка Катя».

Евгений Леонидович был внутренним эмигрантом, а не дис-сидентом. Диссидентом можно назвать его зятя Рабина, который, апеллируя к прогрессивной общественности, выбрал единственный тогда возможный протест против атмосферы затхлости, хамства, убожества, нищеты и раболепия – «бульдозерную выставку». М.Генкина называет ее политической акцией (с. 333–334, примеч. 7). В таком случае и стихи Бродского и проза Солженицына, вызвавшие травлю и санкции правительства, – тоже политические акции?!

 Ада Брун-Шапиро (Бейт-Шемеш)

Апрель 2003  

 

Ответ Марины Генкиной на письмо Ады Брун-Шапиро

Уважаемая г-жа Брун-Шапиро!

Получила Ваше письмо относительно моей статьи «Второй русский авангард на Западе», напечатанной в 5-м томе настоящего издания.

Я была очень заинтересована самим фактом появления реакции на мою статью, поскольку сегодня, спустя несколько лет,  на многое из сказанного там смотрю иначе, и предполагала получить критику, которая может стать отправной точкой для  дискуссии.

К сожалению, этого не случилось. Высказанные Вами претен-зии я никак не могу принять.

О Гробмане, которому, в основном, посвящено Ваше письмо – в отличие от моей статьи.

В 1957 году – а это был год, чрезвычайно важный для нашего, тогда еще совсем юного поколения, во многом вообще определивший нашу дальнейшую жизнь, – Гробману было 18 лет; согласитесь, это уже не тинейджер. К середине 60-х он, бесспорно, стал еще старше. К 1971 году, когда Гробман уехал, первый этап нового движения в искусстве уже завершился – что и отмечено в моей статье.

Гробману не «посвящена значительная часть статьи» – ему персонально досталось ровно столько же места, сколько и осталь-ным, упоминаемым мною: Кабакову, Булатову, Янкилевскому, Комару и Меламиду. В этой части моей статьи – персоналии – я придерживалась одного и того же принципа по отношению ко всем: показать самое существенное из того, что, на мой взгляд, было сделано художником, и дать краткую информацию о его профессиональной жизни после отъезда из России. Учителей, формирование художника и прочее я не рассматривала и не собиралась рассматривать – это не входило в мою задачу.

Я с большим уважением отношусь к памяти Е.И.Кропивницкого и не сомневаюсь в его роли, но я не писала статью о становлении Второго русского авангарда, и в мою задачу не входило раздавать призовые места и определять высоту пьедестала (кстати, именно правомочность самого термина сегодня и вызывает у меня сомнения, хотя я сама в некоторой степени способствовала его утверждению; но это тема совершенно другого разговора). Я же писала о другом: об общих процессах, происходивших в новом русском искусстве того времени, о его основных этапах и о том, как, в  соответствии с этим, менялось отношение к нему Запада.

Таким образом, почти все Ваши замечания касаются не того, что написано в статье, а того, что в ней не написано; не ее темы, а других, мною не затронутых.

И, наконец, о «бульдозерной» выставке – единственное, что мне в Вашем письме представляется возражением по существу. Тут я только могу сказать, что наши с Вами оценки расходятся, на что мы обе имеем право. Да, я считаю эту выставку политической акцией. Аргументация? Пожалуйста. Мы все помним сам факт этой выставки как событие. А теперь попытайтесь перечислить – какие именно выдающиеся произведения, вошедшие в историю искусства, были на ней показаны? Или, хотя бы, – какие вообще произведения были там представлены? Готова спорить, что об этом сегодня помнят только участники выставки; да и в этом я не уверена. 

Я не думаю, что такая моя трактовка «бульдозерной» выставки – повод для чьих бы то ни было обид. Всему свое время и свое место, и в тот момент это была чрезвычайно важная акция, безотносительно к ценности выставленных работ. Точно так же для меня «ГУЛАГ» Солженицына был выдающимся произведением публицистики, а не литературы; что же касается стихов Бродского, то, опять-таки, в моей системе ценностей они принадлежат литературе и прежде всего литературе. А то, что судьба их авторов в результате создания этих произведений оказалась сходной – так это мы в такой стране жили, где все было перемешано, и где абсурд был нормой жизни.

Вы со мной не согласны?  Но вы и не обязаны соглашаться – я ведь высказываю свою, и только свою, точку зрения.

С уважением,

Марина Генкина

  24.04.03