Семен Юшкевич

Семен Юшкевич (27.ХII.1868, Одесса – 12.II.1927, Париж) дебютирует в литературе рассказом Портной (1897). Выход в свет повести Распад (1902) и первого тома полного собрания сочинений (1903) приносит ему широкую известность. 

В первых своих повестях Юшкевич раскрывает русскому читателю социальную и национальную драму еврейского населения в черте оседлости, и в особенности в Одессе. Та же тема лежит в центре пьес Юшкевича Голод (1906), В городе (1906), Король (1907) и Miserere (1910).

В течение 20 лет, вплоть до революции 1917 г., Юшкевич был популярным писателем. Его произведения – мы имеем в виду его антибуржуазные и сатирические пьесы Деньги (1908), Комедия брака (1909) и Бес (1913) – привлекают внимание и вызывают ряд положительных или отрицательных комментариев в прессе. Его книги выходят большими тиражами. Kак показали в своих работах В.Левитина1 и Ш.Маркиш2, и как мы сами попытались выявить это в своей диссертации3, литературный путь Юшкевича от 1895 до    1917 г. захватывающе интересен для каждого, кто интересуется русско-еврейской литературой.

Что касается произведений, написанных после 1917 г., то они обычно предаются забвению. Как и многие русские писатели, группировавшиеся в свое время около горьковского Знания, – такие, как Бунин, Куприн, Чириков, – Юшкевич в этот период своей жизни написал относительно мало, и о написанном трудно судить по статьям советской прессы, которая на них почти не откликалась,  разве только на цикл рассказов Эпизоды (1923). Какое место произведения последнего десятилетия жизни Юшкевича занимали в творчестве писателя? Ответ на вопрос мы найдем в самих  произведениях, которые, по словам Ш.Маркиша, и составляют истинную биографию писателя4.

Благодаря биографическим элементам в послесловии Л.Вальтера (он был одним из  ближайших друзей писателя) к повести Юшкевича Новый пророк5, мы можем, хотя и отчасти, восстановить последние годы жизни одесского писателя в России.  С 1917 до конца 1920 г., то есть до решения бежать из советской Одессы, Юшкевич живет безвыездно в родном городе. Писатель встречает Февральскую революцию с энтузиазмом. Он тяжело переживает трагические события: грабежи и погромы, перемены власти на юге России. В 1918 – 1919 гг. Юшкевич работает редактором издательства Универсальная библиотека. В 1920-м большевики обращаются к нему с предложением принять участие в создании Совета писателей. Юшкевич отклоняет предложение, продает почти всю свою коллекцию картин и в конце 1920 г. покидает Одессу  навсегда.

За три года – с 1917 по 1920-й – он написал ряд повестей и рассказов, которые тематически составляют цикл:  Страсти, Ночная бабочка (другое название Нелогическое), Автомобиль, Семь дней и Алгебра6.

Варьируются место действия, фамилии персонажей, порой контекст, но общая канва этих рассказов мало меняется. Они неизбежно оканчиваются смертью героев, стремящихся к царству света и душевной гармонии. Перед смертью Владимир Петрович в Ночной бабочке чувствует, как им овладевает теплое чувство слияния с космосом. И он вдруг притих, успокоенный лаской, и он почувствовал себя во власти неведомого мистического обаяния7. Этапы, ведущие героев этих рассказов к такой освободительной кончине, характеризуются своим плоским однообразием. Желание вырваться из пошлости проявляется во внезапном интересе к искусству, литературе, музыке (Семь дней, Нелогическое, Автомобиль), и этот интерес неизменно сопровождается осознанием суетности существования на земле. Что увидел, что познал Савельев в мире, куда его    послали?8  Это внезапное озарение является таким же фальшивым,  как и встреча с ангелом, обычно женщиной, который показывает мужчине путь к свету и истине. Несмотря на таинственные названия рассказов, все, фабула и сюжет остаются очевидными. Явным оказывается сопоставление реального мира c нереальным. Тексты характеризуются постоянным и единственным употреблением бледных оксиморонов. По принципу противоположных начал построен, например, портрет главного героя в Ночной бабочке: В сущности было два Владимира Петровича. Один, которого знали товарищи, знакомые. Другой, в отличие от внешнего Владимира Петровича, был всегда тоскующий, испуганный человек9. Друг другу противостоят и персонажи, мужчины и женщины, в частности. Так, в Автомобиле, когда ночью Марья Павловна любуется лунным светом и ей мерещится монахиня в белом, ее муж говорит о запоре, которым он страдает.

В 1919 г., прочитав Нелогическое на собрании Одесского литературного общества, Юшкевич выслушал много критических отзывов. Его обвинили в туманной бульварщине, сдобренной самой примитивной символикой. Юшкевич объяснил замысел, лежащий в основе Нелогического и остальных рассказов, следующими словами: Фатально начало нелогическое берет верх над началом логическим, разум уступает место безумию, мировая гармония есть не более как слабое теоретическое построение человеческого воображения. Нелогическое это рок; фатум правит миром10. Эти вычурные объяснения мало убедительны. На самом деле обрисовка персонажей и ситуаций удручающе однообразна и лубочно схематична. Герои – все они русские и все из буржуазной среды – становятся у Юшкевича марионетками, которые весьма искусственно комментируют переживаемый ими процесс озарения и раздвоения. Так, на каждом этапе своего пути к смерти Иван Федорович  (Семь дней) подводит итог и составляет целый список пустых предположений, что произошло бы, если бы он поехал не в Москву, а в Петербург, если бы он не присутствовал на литературном вечере, если бы он повернул направо, а не налево и т. д. И каждый раз он неминуемо заключает: Как же не видеть в этом предзнаменования?11 Семь дней, Страсти, Нелогическое, Автомобиль мало интересны или же интересны в той мере, в какой они отражают хаотическую историческую обстановку 1917 г. Характерны, с этой точки зрения, ссылки на историческую ситуацию, которых мало во всех остальных произведениях Юшкевича, и господствующая, например в Алгебре, импрессионистская тональность, которая сочетается с сильной антропоморфизацией мира: За кроваткой стали, насмешливо приподняв картузики, кланяться: хромой рыжий стол, похожий на разбойника на большой дороге, и другие монстры, чемодан-медведь, прелестно бесформенная тень, два коленопреклоненных кресла. Появилось какое-то фантастическое существо, похожее на кенгуру, присело на задние ноги и стало вызывать желающих на работу12.

Осуждая, как и Вл. Ходасевич13, фальшивый характер русских  рассказов Юшкевича, В.Левитина объясняет, что они свидетельствуют о равнодушии писателя к трагедии, переживаемой еврейским населением юга России. Жизнь русского еврейства определялась войной, были массовые депортации, запрещение любых изданий на родном языке, лживые измышления в измене, в шпионаже. Ни малейших откликов на все это в произведениях Юшкевича военных лет нет14. Упреки такого типа Юшкевичу высказали и русские газеты уже по поводу его пьесы Город Иты, написанной в 1916 г. После ее постановки в Ростове журналист местной газеты сказал: В этой пьесе Юшкевич выдает свою буржуазную позицию и непонимание классовой борьбы15.

Такое обвинение в равнодушии к истории, нам представляется неоправданным как с эстетической, так и с политической точки зрения. В самом деле, Юшкевич как художник не обязан был воспроизводить чистую действительность, а то, что он воспринимал своей душой. Напомним, как на 25-летнем юбилее литературной деятельности Юшкевича (1919) один из выступавших назвал одесского писателя истинным пророком русской революции16. И это не пустые слова, сказанные под действием революционного энтузиазма. В самом деле, даже беглый обзор повестей и пьес Юшкевича показывает, что его интерес был сосредоточен на историческом социальном развитии еврейского населения России конца ХIХ – начала ХХ века.

Чем был тогда мотивирован отъезд писателя из России?

В довольно подробной биографии Юшкевича П.Нилус ограничивается намеком на денежные трудности, в которых находилась семья писателя17. Ссылаясь на письмо Юшкевича В.Бонч-Бруевичу от 30 апреля 1920 г.  (Ради Бога, книг и книг! Где же еврею, даже на Украине, при несчетном числе смены властей, написать что-нибудь путное? Для этого нужно очутиться за границей, где-нибудь в глуши), В.Левитина объясняет решение Юшкевича уехать из России невозможностью спокойно работать18. Наверно, это имело какое-то влияние, но нам все-таки кажется, что реальная мотивировка иная, и что ее следует искать в произведениях, относящихся к периоду от высадки французских войск в Одессе в ноябре 1918 г. до установления там большевистcкой власти в марте 1920 г., – Дудька19, Мадам Розалия Гнесин, Семейство Зайцев, Сапоги чистить20, Эпизоды21 и Арест Фишмана22.

По чистому фабульному признаку Дудька – вариант плутовского романа. Это рассказ о том, как наглый еврейский выскочка успешно карабкается по социальной лестнице и проходит все этапы, ведущие к богатству и власти. Дудька – главный и почти единственный персонаж рассказа – одержим страстью наживы. Вся его деятельность направлена на то, чтобы как можно скорее сделать миллион. Он умело пользуется общим развалом экономики, бесстыдно подлаживается к новым хозяевам и вместе с народом кричит:  Ура!  Долой!  Ура! 23

C такими же бесстыдством и приспособлением к сложившейся ситуации лавируют в жизни главная героиня в рассказе Мадам Розалия Гнесин и члены семьи господина Динесзона, которые в  страшных условиях Гражданской войны стали спекулянтами и зайцами (рассказ Семейство Зайцев).

Совсем иными по своей фабуле являются рассказы Сапоги чистить, Эпизоды и Арест Фишмана. Сапоги чистить – это тревожный монолог Гройсмана, который никак не может решить вопрос: уехать или не уехать из России? Да и куда уехать и зачем?  Кем станет Гройсман за границей? Чистильщиком сапог? А может быть, и впрямь лучше чистить сапоги там, чем остаться при большевиках здесь, в Житомире? Этот вопрос решил купец Фишман – он принял решение бежать за границу, но в день отъезда большевики его арестовывают по обвинению в спекуляции и торговле бриллиантами. Несмотря на усилия доброго коммуниста Чалика, Фишмана жестоко избивают и расстреливают (Арест Фишмана). 

Из всех произведений Юшкевича 1917–1920 гг., рассказам Эпизоды было посвящено наибольшее число работ и статей. Рассказы были написаны за два года – 1922-й и 1923-й и опубликованы в журнале Иллюстрированная Россия до и после смерти писателя.  Через несколько лет, по просьбе Юшкевича, Горький напишет предисловие к английскому изданию Эпизодов в переводе В.Набокова. Летом 1923 г. Юшкевич проводит летний сезон в Германии в городе Эмс с братом и женой. Это время было для него самым спокойным за всю эмиграцию24.

Тема книги Эпизоды – еврейское мещанство при большевиках. В форме эпизодов перед читателем проходит жизнь то страшная, то комическая и смешная еврея Симы Грессера, его жены Дорочки и их друзей. В Грессере и в близких ему людях есть что-то от Дудьки:  приспособленчество, бесстыдство и корыстолюбие, и от Фишмана – страх перед большевистской силой, сознание своего материального падения и в конце концов – духовное возрождение.

Если в Дудьке мы видим социальное продвижение героя вплоть до его торжества, то Эпизоды показывают, как день за днем у Симы Грессера и его жены все больше ухудшается материальное положение. Вместе с тем они становятся все более чуткими к тому, что происходит вокруг них, хотя и в узком кругу их мироощущений. Настоящие исторические события происходят где-то за кулисами их жизни. Как точно отмечает А.Кулишер, Юшкевич отказался от искушения непосредственно вывести на сцену исторические события. История проносится где-то над головами персонажей25. Для всех персонажей история и каждодневные события остаются непонятными. Такое непонимание, сопряженное с выражением безумного животного страха перед настоящим и будущим, находит свою конкретизацию в расчлененных фразах. Сколько времени я здесь? Или же только что вернулся? Да, солдат привел. Ушел. (Арест Фишмана26) Ппп...о...ннн...и...ммаешь, изззз...я...ттт...ие (Эпизоды27). Мир, обычные общественные отношения, все повернулось вверх дном. Персонажи живут в каком-то мире наизнанку, где тот, кто был на дне общества, вдруг становится миллионером  (Дудька), и где, наоборот, бесчеловечные буржуи начинают размышлять о смысле жизни и примиряются с мыслью о том, что им придется сапоги чистить. Такой карнавализации мира у Юшкевича посвящены страницы, насыщенные подлинным юмором и поэтому резко выступающие на фоне глубокого трагизма исторического контекста.

О юморе в Дудьке и Эпизодах подчеркнули почти все критики и сам писатель. Вот что в связи с этим пишет Юшкевич в письме В.Бонч-Бруевичу: О нашей жизни можно было бы написать добрый том прозы, где ужасное, трагическое, жалкое и смешное перемежалось бы с математической правильностью28. К Горькому Юшкевич обращается уже не как свидетель истории, а как писатель: К моему удивлению, я написал вещь "Эпизоды" скорее комическую, хотя надо было написать трагическую. И на эту вещь смотрю с тем же испугом и недоумением, с каким, вероятно, смотрит курица, высидевшая утенка29. Трагикомический мир наизнанку конкретизируется в сюжетах, подъеме или падении персонажей в обществе, в неожиданном присутствии юмора, во многих комментариях рассказчика. Таково, например, восклицание в самом начале Дудьки: Спасибо нашей дорогой революции. Без нее Дудька до сих пор служил бы на 35 рублях у Мильмана30. Принцип карнавализации распространен на все элементы текста. Пейзаж вообще и улица в частности превращаются в бутафорскую декорацию, люди носят маски, переодеваются в большевиков:  Кстати, вот идет толстенький банкир Грейденберг. Но как он одет! Что-то в цирке собирается выступать, – восклицает Сима Грессер при виде друга (Эпизоды31).

Наделяя своих персонажей такими комически-гротескными чертами, Юшкевич, казалось, продолжал беспощадно бичевать еврейских мещан в духе и стиле своих сатирических пьес Комедия брака, Деньги или Бес. С таким истолкованием Эпизодов перекликается отзыв критика Б.Л.Бахраха: Внутренняя жизнь Грессеров и им подобных, все их помыслы и аппетиты разоблачены с беспощадной полнотой32. Интересно отметить, что почти все критики разных лагерей восприняли Дудьку и Эпизоды только как антибуржуазные произведения. Об Эпизодах В.Левитина пишет: В своей книге Юшкевич высмеивает поведение еврейских буржуа в период революции. Дальше В.Левитина упоминает о том, как в 1928 г. один русский автор написал пьесу по мотивам Эпизодов  – "Симка – заячье сердце" и что пьеса была запрещена в СССР в связи с ее юдофобским настроением33. И в самом деле, кажется, что в рассказах Дудька, Эпизоды, Сапоги чистить, Мадам Розалия Гнесин и Семейство Зайцев Юшкевич заводит старую антисемитскую песню о богатстве евреев и что у них нет более священного дела, чем деньги.

Но вместе с тем, как не отметить, что карнавальным и революционным является не только изображение общей обстановки, но и отношение автора к еврейским персонажам и к передаче их чувств и мыслей. Снова у писателя звучат ноты, какими характеризовались его первые еврейские произведения. В самом деле Сапоги чистить, Арест Фишмана, Эпизоды написаны в обычной для еврейских произведений Юшкевича манере: все переживания действующих лиц передаются в виде диалогов или монологов. Благодаря такому приему, границы между читателем и персонажами как будто сглаживаются, и судьба героев становится нашей судьбой. За несколько лет, даже за несколько месяцев Юшкевич перешел по отношению к еврейским мещанам от ненависти к теплой близости и жалости.

Юшкевич наделяет буржуазных еврейских персонажей широкой палитрой чувств. Они не только отвратительные люди, но и жалкие евреи, которые страдают и мало-помалу становятся чуткими к чужим страданиям. Если Сима Грессер в первом эпизоде представлен как равнодушный человек, который смотрит на то, что происходит на улице с высоты второго этажа своего особняка, то в конце романа он жалеет даже нападающих на него налетчиков: когда он узнает, что над трупом застреленного налетчика убивается молодая жена, он посылает ей деньги.

Снова, как в своих наиболее, на наш взгляд, удачных произведениях, Юшкевич подчеркивает и объясняет, что его персонажи страдают не как люди вообще или как представители пролетариата, а как евреи:  Русские,  кого они боятся? – Они у себя. Большевики придут – свои люди. Что им революция? А мы, евреи, все от нее погибнем. Пока что, а евреи поплатятся, –  рассуждает вслух Сима Грессер34. Грессер и его друзья показаны в тех самых тонах благородства и страдания, в которых Юшкевич изображал своих давних героев из еврейской нищеты: В кабинете Якобсона сидел гость, к которому Сима с радостью подошел, как только заметил его. Это был мыловар Кац Осип Семенович, общий друг, которого вся компания любила. Тут были еще Якобсон, Бера Борисовна, Хеллеш с женой35. Все еврейские персонажи рассказов, относящихся к эпохе 1917 – 1920, за исключением Дудьки, оказываются жертвами революции, которая приняла форму страшной буффонады, а коммунизм – рай на Земле, оказался преддверием ада. Его олицетворяет товарищ Фрак – безобразный и сухой, как смерть, волосатый, как зверь, имеющий обыкновение сидеть у себя совершенно голым (Эпизоды). Как отмечает А.Кулишер,  трудно было бы придумать лучший символ для голого смертоносного хищничества, скрытого под фраком пустой социалистической фразы36. Трагедия доброго коммуниста Чалика, который обещает Фишману спасти его от расстрела и понимает, что он не сможет сдержать свое слово, была и трагедией Юшкевича: Куда мчится товарищ Чалик? Он не знает. Ведь он дал слово коммуниста, его обманули. Он бежит, бежит, оглядываясь, словно места не узнает (Арест Фишмана37). В 1920 г. Юшкевич тоже не узнавал места, где он живет. Как еврей, он был в опасности, как писатель-демократ он понял, что его обманули.

В конце 1920 г. семья Юшкевича переходит румынскую границу – реку Днестр. В Кишиневе и в Бухаресте Юшкевич продолжает свою литературную деятельность и организует литературные вечера. По всей вероятности, в 1921 г. он был транзитом в Париже и от продажи нескольких этюдов Левитана, вывезенных из России, ему удалось собрать деньги, нужные для долгого и дорогого путешествия в Америку. В эмиграции жизнь Юшкевича хаотична, и восстановить ее в точности довольно трудно. Впрочем, она мало чем отличалась от участи других русско-еврейских эмигрантов. В своих Портретах П.Рысс рассказывает: Судьба разбросала нас по лицу земли. Как странники блуждали мы повсюду, где можно раздобыть кусок хлеба. Блуждал и Семен Юшкевич. Жил в Румынии, жил в Германии, ездил в Америку, основался в Париже38.

В Америке Юшкевичи оставались недолго – месяца четыре. Узнав, что в Нью-Йорке идут его пьесы Повесть о господине Сонькине, Человек Воздуха, Мендель Спивак, причем без его ведома и согласия, Юшкевич в начале 1926 г. второй раз отправится в Америку. Как пишет А.Левинсон, с пьес, идущих в Америке, Юшкевич не получал гонораров, хотя все его спектакли пользовались большим успехом39. Но и это второе пребывание в Нью-Йорке долго не продолжалось. О.Дымов сообщает А.Вознесенскому: Был здесь в Нью-Йорке Юшкевич дважды, оба раза без успеха. Но кое-что он заработал40. В Америке одесский писатель не прижился, не обосновался.

К чему стремился Юшкевич в Америке, чего он искал? По всей вероятности, главной мотивировкой его двух поездок в Нью-Йорк оказывались денежные трудности, которые очень беспокоили Юшкевича. Об этом говорят свидетели последних дней одесского писателя в эмиграции – Б.Зайцев41, П.Рысс42. Иногда он прилично зарабатывал и жил относительно спокойно несколько месяцев. Другой раз нуждался, страдал за семью, беспокоился за будущее детей. Его пьесы идут по всей Европе – в Австрии, в Италии и в Германии, но доходы они ему приносят слабые.

Редкие статьи из западной прессы позволяют нам представить себе, как публика в Берлине, в Париже или в Милане встретила пьесы Юшкевича. Критики Prager Press (Прага)43 и Neue Freie Press  (Вена)44 считают Юшкевича еврейским писателем и по поводу спектакля Sonkin und der Hauptreffer  (Повесть о господине Сонькине) отзываются с большой похвалой45.  В персонаже Сонькине, в его наивной щедрости и неспособности примириться с жестокой действительностью журналисты усматривают достоверную иллюстрацию судьбы еврейского народа. Повесть о господине Сонькине, которая, как сообщает австрийский журналист, идет в Нью-Йорке с большим успехом, дает оригинальное освещение обиходной жизни простых евреев. Если пьесе Повесть о господине Сонькине критики газет аргентинской Nacione46 и норвежской Siduu Icgu47 тоже дают похвальный отзыв, то газета Neue Freie Press (Вена)48 безапелляционно осуждает еврейского писателя за его еврейские и антисемитские (по мнению газеты) пьесы из еврейского гетто (Комедия брака и Деньги49).

Восхваляя талант Юшкевича и его способность проникать в глубь человеческой души, швейцарская газета Der Bund узнает в русском писателе достойного последователя русской литературы вообще и Достоевского в частности50. Несмотря на неспособность охарактеризовать и правильно оценить языковые странности пьесы Юшкевича В городе и несмотря на то, что действие происходит в еврейской среде, все, без исключения, критики итальянских газет считают одесского писателя русским51. В короткой статье биографического характера французский критик Л.Сэнт-Пьер говорит о Леоне Дрее и Эпизодах как о двух достоверных и ценных документах о бедствиях русского народа во время революции52. Ясно по этим отзывам, что иностранные критики не понимали или не оценивали как следует произведения Юшкевича.

В надежде обеспечить свою семью Юшкевич создает в Париже Русский театр. Он сам ставит спектакли, но его надежды и усилия оказываются тщетными. После нескольких представлений специально написанной для Русского театра одноактной пьесы Домик сумасшедшего театр закрывает свои двери. Дело прогорело. В промежутке между двумя поездками в Америку 1921 и 1926 гг. Юшкевич живет во Франции. Вся семья проводит лето на маленьком курорте Мер-ле-Бен. В 1921 г. Юшкевич пишет ностальгический рассказ У Днестра.

Как известно, в 1920–1924 гг. экономическая ситуация в Германии способствует активной деятельности русских книгоиздательств. В 1922 г. Юшкевич приезжает в Берлин. Он принимает участие в разных литературных кружках. Немецкий период Юшкевича длится всего полтора года. В связи с крахом русских издательств в Берлине и грозным ростом антисемитизма Юшкевич со всей семьей переселяется в Париж навсегда.

Юшкевич проводит летние каникулы на югe Франции в Жуан-ле-Пене в компании русских эмигрантов. Он часто встречается с Б.Зайцевым, И.Буниным, П.Рыссом и другими видными деятелями  русского  Парижа. Рассказы С.Юшкевича печатаются в Современных записках, на страницах Последних Новостей. Юшкевич принимает участие в жизни Иллюстрированной России.

Друзья писателя беспокоятся за него:  Юшкевича все чаще охватывают глубокие кризисы пессимизма и отчаяния. Б.Зайцев рассказывает: Одной стороны раньше я в нем не знал или, может быть, на чужбине она сильнее выступала – это общая горечь, безнадежность. Сыграло ли тут роль изгнанничество? Надвигающаяся болезнь? За шумностью, нервностью и иногда за смехом Юшкевича в Париже, в Жуан-Ле-Пене всюду ясно чувствовался хриплый рог53. Юшкевич тяготится оторванностью от родины. Незадолго до смерти он, глубоко вздохнув, признается:  Если бы вы знали, как я тоскую по России54.

Анализ рассказов Юшкевича 1921–1927 гг. (У Днестра, Краткая история, Америчка и Домик сумасшедшего55) поможет нам воссоздать жизнь писателя за границей.

Песковский – главный персонаж рассказа У Днестра – решил перейти границу – реку Днестр и навсегда покинуть Россию. Он остановился на ночь в маленьком еврейском местечке, в скромной, но опрятной гостинице, которую держат калека Ривка и ее муж, уродливый горбун Мойше. В рассказе нет событий. Весь интерес текста перенесен в сферу чувств Песковского, когда он разговаривает с хозяевами гостиницы или бесцельно бродит по местечку. От мучительного сознания, что он расстанется навсегда с тем, чем он больше всего дорожит на свете, Песковский смотрит на еврейскую деревню и на ее жителей взглядом обреченного на смерть. Завтра, если его не убьют, он будет на том берегу реки, он скажет прощай всему прошлому, друзьям и родным.

Жизни еврейских эмигрантов посвящены три коротких рассказа: Краткая история, Америчка и Домик сумасшедшего.

 На палубе парохода, курсирующего между Америкой и Европой, мистер Джейкоб Броун – в России он назывался Янкелем Бронштейном – вспоминает свою жизнь в Америке, куда он приехал 28 лет тому назад из России. В форме исповеди Джейкоб Броун рассказывает еврейскому пассажиру Марку Лебедеву о том, как он трудился, чтобы продвинуться в американском обществе, об ударах судьбы, которая его не пожалела, о смерти жены и детей. Он все потерял: богатство, семью, родину. Теперь он никто, и возвращается в Европу, сам не зная почему.

Бродвей, небоскребы, машины, девицы в коротких до колен юбочках, джентльмены, рабочие в касках, два раввина в цилиндрах – рассказ Америчка открывается удивительным описанием еврейского  Нью-Йорка. Эрец Исроэль находится здесь, в Америке, которую еврейский менеджер мистер Аскар Берн (в России он был Бернштейном) ласково переименовал в Америчку. Берну не хватает слов, чтобы восхвалить экономическую организацию США, при которой каждый может стать богатым. Рассказ Америчка дышит верой в будущее и тоской по давнему русскому еврейству, которого уже больше не существует.

 И в первый раз во всем своем творчестве Юшкевич посвящает целые страницы описанию пейзажа и определению места еврея в этом пейзаже. На нью-йоркской улице среди небоскребов все внимание рассказчика сосредоточено на евреях, в которых он с трудом распознает своих соплеменников. По своей наружности они почти ничем не отличаются от других эмигрантов, они носят американские фамилии и, наподобие Аскара Берна или Джейкоба Броуна, уже отучились говорить по-русски и отделались от всего того, что их связывало с русско-еврейской культурой.

 Глубокой тоской овеян последний рассказ Юшкевича Домик сумасшедшего. В парижском кафе на Монмартре сидят два николаевца – Шмирер и Натансон. Оживленная улица, разукрашенные витрины магазинов, элегантные француженки и крики торговцев овощами и фруктами – ничто не привлекает внимания двух еврейских эмигрантов. Они погружены в свои воспоминания о России, по которой, несмотря на свою зажиточную и безопасную жизнь во Франции, мучительно тоскуют. Впрочем, тоскует не сам Шмирер, а  сумасшедший, который обитает в его голове и которого нельзя уговорить, что здесь, во Франции, лучше, чем там, в России.

По своему сюжету все эти рассказы – исповеди, в которых главное место отводится прямой речи персонажей.

Совсем иным является пейзаж в самом широком смысле этого слова в рассказах У Днестра и Домик сумасшедшего. Раньше Песковский (У Днестра)  радовался и даже гордился, когда в нем не узнавали еврея. Но, входя в местечко, он вдруг понимает свою ошибку: он еврей, он часть еврейского мира: Песковский от дикого, веселого шума, от вида детишек, неожиданно выросших у ворот сереньких домов, от мужиков и евреев, вcтретивших любопытным взглядом, вдруг почувствовал, что сердце его отогревается после пережитых в дороге ужасов56. Прежде чем покинуть еврейское местечко, Песковский жадно вбирает в себя запах капусты и селедки, звуки голосов, красоту известных и неизвестных лиц, которую он открывает даже в калеке Ривке и в горбуне Мойше. Наконец он может признаться с радостью и гордостью, что он еврей, наконец он больше не стыдится еврейского языка: Я еврей, – сказал он по-еврейски с сильно русским акцентом, – и мне будет приятно, если вы будете говорить со мной по-еврейски57.

Еврейский язык, запахи капусты и соленых огурцов, известные лица – таковы главные элементы, составляющие пейзаж николаевской улицы, на которую мысленно переносятся Натансон и Шмирер. Конечно, то, чего им не хватает здесь, в Париже, кажется совсем ничтожным, но оно составляло суть и сущность каждодневной жизни их прошлого, с которым до сих пор им не удалось порвать:  Чего же тебе нужно, Шмирер?  Понимаете вы меня – Николаева, чтобы черт меня взял! И чтобы жена моя на базар ходила и все новости николаевские утром за чаем мне рассказывала. Вы думаете, Натансон, что жена здесь на базар не ходила? Ходила, но непохоже и никакого вкуса. Но что из того, что, когда войдете ко мне, вас ударит этим еврейским николаевским запахом фаршированной рыбы, перца?  Еще хуже, понимаете вы меня, сумасшедший в домике бунтует. Где синагога башмачников? Здесь тоже есть синагога, но ничего подобного, не тот вкус58. В конце рассказа Шмирер представляет себя в своем милом Николаеве, который ему кажется более реальным, нежели парижская улица.

Все рассказы, относящиеся к жизни в эмиграции, характеризуются небывалым в прозе Юшкевича спокойным ритмом. Своим ровным течением и богатством лексических элементов целые отрывки составляют широкую и живую картину действительности. Однако той жизни, которой дышат страницы рассказов, скоро уже не будет (У Днестра), или уже нет (Домик сумасшедшего), или она кажется чужой (Америчка). В конце концов ничто не определяет лучше ситуацию персонажей, как нейтральная обстановка палубы парохода в открытом море (Краткая история).

В рассказах Юшкевича эмигрантской эпохи, в отличие и от русских, и от еврейских произведений с социально-революционным содержанием, рассказчик ничего нe объясняет и не комментирует. Ничего в обстановке и в переживаниях персонажей У Днестра и Домика сумасшедшего не подлежит объяснению, ибо они относятся к общей тихой драме, которую одинаково переживают персонажи и сам Юшкевич. Все эти рассказы носят такой очевидный биографический характер, что трудно не усматривать в судьбе персонажей судьбу самого Юшкевича, трудно не слышать в их речах отклики на то, что переживал сам одесский писатель. Характерна с этой точки зрения позиция рассказчика в Америчке. Он – скромный свидетель, который обрамляет речь главного персонажа короткими замечаниями. Он остается в стороне от наблюдаемой им американской действительности, в которой  прижиться не может. Может быть, мы 

находим тут ответ на вопрос, почему Юшкевич не устроился в Америке. Наверно, две поездки туда были мотивированы не только поисками выхода из материальных трудностей, но и желанием вновь окунуться в еврейскую среду, далеко от которой он писать не мог. Несмотря на нежность, которую своей звуковой и грамматической оригинальностью обнаруживает слово Америчка, Юшкевич-рассказчик смотрит на американскую действительность, в частности и на зарубежную вообще, со стороны, а не изнутри.

Зато в других рассказах – У Днестра, Домик сумасшедшего, Краткая история – голоса рассказчиков и персонажей полностью сливаются. В этих произведениях герои – обыкновенные люди. Они принадлежат к большой семье персонажей еврейских произведений Юшкевича. В их речи звучат знакомые ноты. Таковы, например, вопросы, которые задает проститутка в повести Улица (1911) и старый Гланк в пьесе В городе. Юшкевич через своих персонажей открыто выражает свою любовь к еврейскому народу. В этом отношении рассказ У Днестра оказывается одним из сильнейших и трогательнейших произведений одесского писателя. И как хорошо, что я наконец почувствовал себя евреем. Я еврей! – громко закричал Песковский59. Последняя фраза в рассказе У Днестра звучит как искреннее жизненно необходимое желание примириться с еврейским миром во всем его разнообразии, но, и это самое главное, – во всем его единстве. Еврей, значит ты такой же, как я, – словно говорила Ривка, – и, следовательно, мы равны, хотя ты и богач и барин, а я простая деревенская женщина60. Но даже осознание такого единства лишено всякого энтузиазма. Персонажи эмигрантских рассказов бродят как тени в неизвестном им мире. Понимаете вы меня? – спросил Шмирер, странно оглядываясь, точно не узнавая, где он, а может быть, удивляясь тому, что он здесь, в Париже61. Наверно, и сам Юшкевич удивлялся своему присутствию во Франции и в Америке и гулял по улице с сумасшедшим в голове, который стремился туда, на русскую улицу с синагогой, далеко от которой он был никто и ничто.

На похоронах Юшкевича перед толпой, собравшейся 15 февраля на парижском кладбище Баньё, П.Милюков утверждал, что автор Короля – русский писатель, поскольку он употребляет русский язык62. Но язык имеет только второстепенное значение в определении национального характера литературы. Тут решающую роль играет то, что Ш.Маркиш определяет взглядом писателя:  Каким бы  ни было отношение к материалу, взгляд писателя – восторженный, скептический, даже откровенно ненавидящий, – это всегда

взгляд изнутри, и тут основное отличие русско-еврейского писателя от русского, обратившегося к еврейскому сюжету63.

В проанализированных выше рассказах густой толпой проходят перед нами жалкие существа, задавленные жизнью и историческими обстоятельствами. Все герои, за исключением, конечно, персонажей  русских  произведений, – невинные жертвы погромов и антисемитских преследований, все они обречены на бегство и на вечное скитание по неизвестному и страшному миру. И если в изображении Грессера  (Эпизоды)  еще звучат ноты гротеска, доставшиеся по наследству от Дудьки, Леона Дрея и комедий нравов, то все остальные персонажи рассказов Арест Фишмана, Краткая история, У Днестра, Домик сумасшедшего показаны в тех самых тонах благородства и сострадания, в которых Юшкевич изображал героев своих первых еврейских рассказов. В своих последних произведениях Юшкевич – еврейский писатель. Кроме таких бесспорных критериев, как разработанные темы и позиция автора-рассказчика, следует учесть и присутствие гебраизмов и идишизмов, прием самому себе задаваемых вопросов и наличие таких языковых примет, как повтор слов и необычный их порядок для чистого русского языка. Все это показывает, что Юшкевич был и оставался национальным еврейским писателем, даже когда он жил во Франции или в Германии. Лучшим примером всего этого является речь Шмирера  Домик сумасшедшего,  в котором, по словам многих близких, Юшкевич описал самого себя: Понимаете вы меня, например, человеческая голова. Что такое человеческая голова? – Домик сумасшедшего, просто домик сумасшедшего, между нами говоря. А?  Как вы думаете? Натансон, скажите, чем мне плохо. Чего хочет сумасшедший, что сидит в мой голове?64. Как тут не вспомнить слова Ш.Аша, который тоже, выступая с речью на похоронах Юшкевича, заявил, что Юшкевич еврейский писатель и что он пишет по-еврейски65.  

 Анализ произведений Юшкевича 1917–1927 гг. показывает не только то, что одесский писатель в основном был и оставался еврейским писателем, но и что лучшие его рассказы – именно из еврейской жизни. Французским писателем он, несомненно, никогда не являлся. Русские же его произведения банальны и малоинтересны. Надо их воспринимать как ошибки и неудачные попытки подвизаться в неизвестных Юшкевичу литературно-философских областях.

Из всех писателей и журналистов, написавших некрологи Юшкевича, самые точные и меткие замечания сделал Б.Зайцев: Да, Юшкевич был писатель региональный. Лучшее в его писании связано именно с русским югом, с Одессой66. Юшкевич тяжело переносил изгнание именно потому, что он был из Одессы, из ее еврейского мира, который в известной Юшкевичу форме уже исчез. Острым ощущением такого трагического исчезновения нередко делился Юшкевич со своими друзьями Б.Зайцевым и И.А.Буниным:  Вам хорошо, вы рождены Москвой, а я  Одессой67.

В Книге о русском еврействе мы находим следующую оценку: В эмиграции они – С.Юшкевич и О.Дымов –  писали сравнительно мало, и написанное по художественным качествам уступало старым их произведениям68.  Мы, наоборот, считаем, что Арест Фишмана, Эпизоды, У Днестра, Домик сумасшедшего представляют несомненный интерес не только как исторические документы, но и как произведения художественной литературы.

Уже в 1927 г. имя Юшкевича, несмотря на всю его дореволюционную славу, больше ничего не значило для русского читателя. В Правде от 15 февраля 1927 г. А.Лежнев утверждал с явным злорадством: Умер в Париже С.Юшкевич. Нынешнему читателю, особенно из молодых, это имя не скажет много. Юшкевич жил в последние годы за пределами СССР как эмигрант и оказался вычеркнутым, выброшенным из жизни советской литературы69. В 1976 г. советский журналист В.Швейцер причислял Юшкевича к политическим изменникам, заслуживающим только равнодушия и пренебрежения: Его печатал Горький, ставил на сцене Станиславский. Теперь почти никто уже его не помнит. С.Юшкевич перестал быть, он затерялся на чужбине, его забыли70.

Причины забвения Юшкевича разные. Но то, что забыты рассказы последнего десятилетия его литературной карьеры, как и забыт и Юшкевич в целом, – крайне несправедливо.

 

____________________________

 

1 Левитина В. И евреи моя кровь. Москва, 1991.

2 Маркиш Ш. Любовь и эротика в русской литературе ХХ века // Труды Лозанского коллоквиума. Изд. Slavica Helvetica, 1992.  С.73–82.

3 Czerny В. Un écrivain juif dans la littérature russe : S.Juskevic : Les premières oeuvres. Doctorat d’Etat. Paris-Sorbonne, 1999.

4  Маркиш Ш. Пример Василия Гроссмана. Библиотека-Алия, 1985. С.347.

5 Вальтер Л. Послесловие о С.Юшкевиче // Новый пророк. Книгоиздательство «Универсальная библиотека», 1920.

6 Юшкевич С. Вышла из круга, Страсти, Ночная бабочка, Алгебра, Автомобиль. Берлин: Изд. З.И.Гржебина, 1922; Семь дней // Посмертные произведения Юшкевича: [Семь дней, Любовь, У Днестра, Краткая история, Америчка, Домик сумасшедшего, Еврейское счастье, Мадам Розалия Гнесин, Семейство Зайцев, Сапоги чистить, В Берлине]. Париж, 1927.

7 Он же. Ночная бабочка. С.181.

8 Он же. Алгебра. С.190.

9 Он же. Ночная бабочка. С.166.

10 Вальтер Л. Указ. соч. С.89.

11 Юшкевич С. Семь дней. С.135.

12 Он же. Алгебра. С.194.

13 Ходасевич Вл. С.Юшкевич // Семен Юшкевич. Посмертные произведения. Париж, 1927. С.77.

14 В.Левитина. Указ. соч. С.187.

15 Трудовой Дон. 1923, 21 февраля. С.5.

16 Л.Вальтер. Указ. соч. С.81.

17 П.Нилус. Краткая повесть о жизни С.Юшкевича // Семен Юшкевич. Посмертные произведения. С.28.

18 Левитина В. Указ. соч. С.334.

19 Юшкевич С. Дудька. Берлин: Грани, 1922.

20 Юшкевич С. Вышла из круга…

21 Он же. Эпизоды. Берлин: Гамаюн, 1922.

22 Он же. Арест Фишмана // Иллюстрированная Россия. 1927. 19 февр. С.1–8.

23 Он же. Дудька. С.5.

24 Нилус П. Указ. соч. С.30.

25 Кулишер А. Эпизоды // Звено. 1923, 3 сент. С.2–3.

26 Юшкевич С. Арест Фишмана. С.8.

27 Он же. Эпизоды. С.84.

28 Левитина В. Указ. соч. С.334.

29 Юшкевич С. Письмо М.Горькому от 19 окт. 1922 // Архив Горького. АГ КГ-П 90 18 8.

30 Юшкевич С. Дудька. С.6.

31 Он же. Эпизоды. С.39.

32 Бахрах Б.Л. С.Юшкевич, Эпизоды // Воля России. 1923. №11. С.89.

33 Левитина В. Указ. соч. С.324.

34 Юшкевич С. Эпизоды. С.9.

35 Там же. С.97.

36 Кулишер А. Указ. соч. С.3.

37 Юшкевич С. Арест Фишмана. С.8.

38 Рысс П. С.Юшкевич // Портреты. Париж, 1928. Без паг.

39 К смерти Юшкевича // Возрождение. 1927, 15 февр. С.2.

40 Дымов О. Письмо А.Вознесенскому, 2 февр. 1927 // РГАЛИ. Ф.2247. Оп.1. Д.33. Л.10.

41 Зайцев Б.. Некролог Юшкевича // Современные записки. 1927. №31. С.391–394.

42 Рысс П. Указ соч.

43 Sonkin und der Haupt Treffer // Prager Press. 1927, 17.02. Collection de la bibliothèque de l'Arsenal (Paris). – Далее СВА.

44 Sonkin und der Haupt Treffer // Neue Freie Press (Wien). 1924. 12.08. СВА.

45 В Повести о господине Сонькине  (1916) ничего еврейского нет. Конторский служащий Сонькин мечтает стать богатым. Он покупает лотерейный билет и выигрывает двести тысяч. Став богатым, Сонькин раздает все свои деньги, на которые он смотрит, как на бесполезное бремя в своей жизни. Бедный человек не выдерживает нового своего положения и сходит с ума.

46 La Storia Del Signor Sonia // Nacione (Buenos Aires)  1920, 3.02. СВА. collection de la bibliotheque de l’Arsenal Paris.

47 Den Lukkelege Sonkin // Siduu Icgu (Oslo)/ 1925, 20.03. CBA.

48 K.Sfd. Geld // Neue Freie Press (Wien). 1924, 14.12. CBA.

49 Деньги и Комедия брака – комедии нравов, в которых Юшкевич намеревался показать всю пошлость и нелепость буржуазной семьи. Подтрунивая над жаждой накопления, присущей еврейским мещанам, он сосредоточил свои нападки на якобы родовых недостатках любого еврея.

50 Die Tragedie des Grosen Loles // Der Bund (Bern). 1925, 24.06. CBA.

51 Paolieri Ferdinando. I Tentacoli // Nazione (Firenze). 1924, 14–15.12.CBA; F.M.M. I Tentacoli // Tribuna (Roma). 1925, 6.01. CBA; Gi.Mi. I Tentacoli // Stempa (Torino) 1925, 2.04. CBA; Vice. La Storia Del Signor Sonia // Tribuna (Roma). 1925,  4.06. CBA; R.S La Storia Del Signor Sonia // Corriere Sera (Milano). 1925, 23.12. CBA; Ferdinando Paolieri. La Storia Del Signor Sonia // Nazione (Firenze). 1926, 4.12. CBA.

52Laurent Saint Pierre. Un romancier et dramaturge Russe, S.Youschkevitch // Le Gaulois. 1924, 29.02. CBA. По своей фабуле трехтомный Леон Дрей – плутовской роман и к Гражданской войне не имеет никакого отношения.

53 Зайцев Б. Указ соч. С.391.

54 Некролог Юшкевича // Иллюстрированная Россия. 1927, 19 февр. С.1.

55 Юшкевич С. Вышла из круга…

56 Он же. У Днестра. С.202.

57 Там же. С.205.

58 Юшкевич С. Домик сумасшедшего. С.230.

59 Он же. У Днестра. С.213.

60 Там же. С.204.

61 Юшкевич С. Домик сумасшедшего. С.229.

62 Ст.Иванович. С.Юшкевич и евреи // Семен Юшкевич. Посмертные произведения. С.97.

63 Маркиш Ш. О русскоязычии и русскоязычных // Литературная газета. 1990.  №50. С.4.

64 Юшкевич С. Домик сумасшедшего. С.230.

65 Ст.Иванович. Указ. соч.

66 Зайцев Б. Указ. соч. С.394.

67 Там же.

68 Книга о русском еврействе от 1860-х годов до революции 1917 г. New York, 1960. С.437.

69 Лежнев А. Некролог Юшкевича  // Правда. 1927, 15 февр. С.3.

70 Швейцер В. Юшкевич и его тень // Диалог с прошлым. М.: Искусство, 1976. С.124.

Фото: С. Юшкевич (второй слева в верхнем ряду) с друзьями. Ялта.