Максим Винавер
Максима Моисеевича Винавера (1863 – 1926) читателю представлять не надо, его имя вернулось в словари и энциклопедии1, о нем существует обширная мемуарная и исследовательская литература2. Его жена, автор публикуемых воспоминаний, всю жизнь оставалась в тени своего знаменитого мужа. Она была верной женой и подругой, близко к сердцу принимавшей все начинания своего мужа и готовой свернуть горы на намеченном пути
Роза Георгиевна (Генделевна) Хишина (1872 – 1951) вышла замуж за Винавера в 1894 г. и разделила с ним все выпавшие на их долю радости и невзгоды.
Молодая семья поселилась в Петербурге, где М.М.Винавер стал работать помощником присяжного поверенного (адвоката В.Д.Спасовича). В большой петербургской квартире Винаверов Роза Георгиевна устроила салон, где бывали философ Владимир Сергеевич Соловьев, критик Аркадий Георгиевич Горнфельд, историк Михаил Игнатьевич Кулишер, журналисты Моисей Львович Тривус, Давид Абрамович Левин и другие. Здесь же, на квартире Винаверов, в 1905 году состоялся первый съезд адвокатов, председателем которого был Максим Моисеевич.
Винавер был одним из основателей кадетской партии (осень 1905), председателем на первом учредительном съезде партии (Москва, 11 – 18 декабря 1905) и оставался членом ее ЦК до самой смерти. В апреле 1906 избран в Государственную думу от Петербурга и стал одним из главных руководителей ее кадетской фракции. После подписания Выборгского воззвания приговорен к трехмесячному заключению и лишен пассивного политического права (права быть избранным).
Роза Георгиевна была очевидцем, а чаще всего и активным участником всех начинаний М.М.Винавера, а их было так много, что один только перечень общественных, издательских и юридических его заслуг занял бы несколько страниц.
В ноябре 1917 Винавер был арестован ВЧК вместе с другими членами Петроградской думы, отказавшимися подчиниться декрету Совнаркома о ее роспуске. Первую половину восемнадцатого года скрывался в Москве под чужой фамилией и сбрив бороду. В июне 1918 отправил Розу Георгиевну с дочерью в Крым через Харьков, а сам, переодетый и по подложным документам, уехал туда через Киев. Осенью 1918 года вошел в Краевое правительство Соломона Крыма министром внешних сношений.
В апреле 1919 года с войсками союзников эвакуировался из Севастополя и спустя месяц через Константинополь и Афины добрался до Франции, где продолжал свою многогранную деятельность.
После смерти мужа Роза Георгиевна продолжала принимать участие в общественной жизни русского Парижа. Так, она вошла в состав "Организационного комитета для помощи еврейскому студенчеству", присутствовала на чествовании редакцией "Современных записок" В.Ф.Ходасевича в связи с 25-летием его литературной деятельности, участвовала в женской секции ОРТа, в русской секции Международной федерации университетских женщин3. Но главной своей задачей в последние годы жизни Роза Георгиевна считала приведение в порядок обширного архива М.М.Винавера. Добросовестно выполнив эту задачу, она приступила к написанию воспоминаний.
Одну из копий отпечатанных на машинке мемуаров Р.Г.Вина-вер передала в Русский заграничный исторический архив (так называемый Пражский архив), и сейчас эта копия находится в РГАЛИ в фонде "Звена" (Ф.2475. Оп.1. Ед.хр.125). Другую копию она передала в архив Гуверовского института, где сохранилось и письмо Р.Г.Винавер о передаче рукописи от 8 мая 1945 года, которое здесь приводится целиком:
"Dear Sirs,
Some years ago in Paris I sold to the Hoover War Library through the aid of General Golovine the archives of my late husband Maxime Vinaver. It was the archives of the Governement of Crimea where my husband was the Secretary of Foreign Affaires.
Now, I send you my memoirs which I have written about all that epoque and I think it will be interesting to join it to the archives of the Governement of Crimea.
With my best regards
Rosa Vinaver"4.
В литературе встречаются сведения, что в 1944 году в Нью-Йорке было напечатано на ротаторе несколько экземпляров воспоминаний, но обнаружить это издание в российских хранилищах не удалось5.
Здесь воспроизводится лишь последняя, XVI глава воспоминаний, в которой речь идет об эмигрантском периоде жизни Винаверов. Целиком мемуары готовятся к изданию отдельной книгой. Глава приводится по копии, хранящейся в архиве Гуверовского института, любезно предоставленной для этой цели профессором Жоржем Шероном. Текст печатается по современной орфографии с сохранением индивидуальных особенностей автора. Пунктуация по возможности сохранена, проставлены лишь очевидно необходимые запятые, пропущенные машинисткой. Немногочисленные явные опечатки исправлены без оговорок.
__________________________________________________________
1 Голостенов М. Винавер Максим Моисеевич // Политические деятели России 1917: Биографический словарь. М.: Большая Российская энциклопедия, 1993. С.65–66; Голостенов М., Нарский И. Винавер Максим Моисеевич // Политические партии России. Конец XIX – первая треть XX века: Энциклопедия. М.: РОССПЭН, 1996. С.112–113.
2 Наиболее подробно см.: М.М.Винавер и русская общественность начала века. Париж, 1937. 222 с.; Думова Н.Г. Кадетская партия в период Первой мировой войны и Февральской революции. М., 1988.; The Winaver Saga / Edited by H.M.Winaver. London, 1994. Р.275–414. О М.М.Винавере см. также: Каплан В. "Еврейская трибуна" о России и русском еврействе // ЕВКРЗ. Т.2. С.167–180; Коростелев О. Парижское "Звено" (1923–1928) и его создатели // РЕВЗ. Т.1(6). С.177–201; Кельнер В. Максим Максимович Винавер: последние годы жизни (1919–1926): Документы, письма, воспоминания // РЕВЗ. Т.1(6). С.356–366.
3 Русское зарубежье: Хроника науч., культ. и обществ. жизни. 1920–1940. Франция / Под общ. ред. Л.А.Мнухина. М., 1995–1997. Т.1. С.553; Т.2. С.43, 66; Т.3. С.155.
4 "Уважаемые господа,
Несколько лет назад я при помощи генерала Головина передала из Парижа в Гуверовский институт войны архив моего покойного мужа Максима Винавера. Практически это был архив Крымского правительства, в котором мой муж был министром иностранных дел.
Теперь я посылаю мои воспоминания, которые написаны обо всей той эпохе, и думаю, было бы логично присоединить их к архиву Крымского правительства.
С наилучшими пожеланиями
Роза Винавер".
5 Национальная библиотека Франции в Париже также располагает лишь микрофильмом машинописи воспоминаний (См.: Думова Н.Г Либерал в России: трагедия несовместимости. Исторический портрет П.Н.Милюкова. Часть первая. М., 1993. С.88).
_____________________________________________________________
ВОСПОМИНАНИЯ
Розы Георгиевны Винавер, жены члена 1-й Государственной думы Максима Моисеевича Винавера
ГЛАВА XVI
ПРИЕЗД ВО ФРАНЦИЮ. ФРАНЦУЗСКИЕ НАСТРОЕНИЯ ПОСЛЕ ПЕРЕМИРИЯ. НАША ДАЧА. М.М.-Ч. В ПАРИЖЕ. "ЕВРЕЙСКАЯ ТРИБУНА". ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ М.М. СЪЕЗД ЧЛЕНОВ БЫВШЕГО УЧРЕДИТЕЛЬНОГО СОБРАНИЯ. КАДЕТСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ И РАСКОЛ В КАДЕТСКОЙ ПАРТИИ. ГРУППА "НОВОЙ ТАКТИКИ". ВОЗНИКНОВЕНИЕ РДО. "ЗВЕНО". СМЕРТЬ М.М.-ЧА.
И вот мы подъезжаем к берегам Франции. В прежние, довоенные годы мы часто бывали во Франции. Мы и теперь с большой радостью приближались к ней – мы были уверены, что и это пребывание будет недолгое, и что мы скоро вернемся в Россию. Тогда мы не могли предполагать, что Франция станет нашей второй родиной.
В поезде была первая встреча с французами. Ехал с нами какой-то учитель коммунальной школы. Узнав, что мы русские, он сейчас же задал нам вопрос: "А что будет с русскими процентными бумагами?" Меня этот вопрос поразил. Мы только что пережили такую трагедию, а он интересуется таким вопросом! И что это за учитель коммунальной школы, который вместе с тем какой-то капиталист? "Как, – сказала я ему, – Вы имеете сбережения! У нас в России ни один педагог никогда не копил денег. У нас все педагоги пролетарии, да и вся русская интеллигенция такова..." "А что, – говорит он, – делают ваши интеллигенты, когда они теряют трудоспособность?" "Тогда,– отвечаю я, – они занимают деньги у друзей". Он так испугался такого легкомыслия, что пересел в дальний угол и замолчал.
Добрались мы наконец до нашей дачи и – попали просто в рай. Дача была в полном порядке. Мэр городка заботился о ней все время после войны, платил налоги. Вещи наши все были в сохранности. Мы нашли там все, что нам особенно было нужно. Приехали мы во Францию в весьма плачевных туалетах: платья поношенные, сапоги все в заплатках. Я долго жалела, что не оставила себе на память тех сапог. А тут на нашей даче мы нашли платья, белье, сапоги и даже шляпы! К тому еще книги. И книги для детей, и небольшую юридическую библиотеку, которую привез сюда до войны мой муж и которая впоследствии ему очень пригодилась в Париже, при его адвокатской работе.
К тому же мы вернулись к буржуазному комфорту, которого были лишены и в Крыму1, и в Афинах2. Дача была большая, так что мы могли поместить приехавших к нам друзей, Петрункевичей3 и А.С.Милюкову4, и все они даже имели отдельные умывальники, что составляло особую прелесть. Какое наслаждение иметь возможность сколько угодно мыться! В Крыму всегда ощущался недостаток воды, и в Афинах мы также жили в весьма некомфортабельных условиях.
Дача стояла на берегу Средиземного моря, и вид из нее был чудесный. Мы сравнивали природу юга Франции с нашим милым Крымом, и нам казалось, что Крым гораздо красивее. Растительность южного французского побережья вечнозеленая. Она роскошна, но какая-то застывшая в своей красоте, в ней мало жизни, в ней нет растений, которые к зиме теряют свои листья и к весне снова воскресают к новой жизни. А в Крыму есть и сирень, и черемуха, есть потому и весна.
Как я уже упоминала, мы приехали совершенно без гроша в кармане. Муж мой немедленно заложил дачу, и таким образом денежный кризис был разрешен. Мы могли спокойно отдыхать от всего пережитого.
Это лето 1919 года мы прожили очень приятно: вести из России были хорошие, дела Добровольческой армии шли успешно. Колчак в Сибири окружил себя сравнительно демократическим правительством. Все это способствовало оптимистической надежде на скорое, весьма скорое возвращение домой.
Во Франции было тогда время ликования после перемирия. Но было тяжело сознавать, что Россию и русских не допускали к этому ликованию. Брест-Литовский мир, который большевики заключили с немцами, и обесценивание русских процентных бумаг сделали в глазах французов всех русских недостойными праздновать вместе с ними праздник мира.
В свой национальный день14 июля вся Франция праздновала уже заключение мира и праздновала его с таким весельем, как только французы умеют это делать. Повсюду флаги, повсюду танцуют. А мы даже не могли найти в магазинах русского флага, чтобы повесить его на нашей даче. Нашли сербский флаг, поставили его в другом направлении, и он стал русским.
Повсюду были устроены уличные патриотические концерты. В Монте-Карло, на великолепной террасе, выходящей в море, мы присутствовали на таком большом концерте. Исполнялись гимны всех союзников. Певица, с французским флагом в руках, торжественно спела Марсельезу. Но русского гимна, конечно, не было. Обидно это было.
Вскоре М.М. почувствовал себя вполне отдохнувшим и решил уехать в Париж. А я с младшими детьми и с Петрункевичами осталась на нашей даче. М.М. почти ежедневно писал или мне, или Ив. Ильичу5, и таким образом мы были осведомлены обо всем, что происходило в Париже.
В Париже собралась тогда довольно большая колония русских беженцев. М.М. встретил там много товарищей по своей общественной и политической работе. Там, в Париже, находились также многие видные представители русских социалистических партий: Савинков6, Чайковский7, Вишняк8, Руднев9 и многие другие.
Политическая и общественная работа не заставила себя долго ждать. Первым делом М.М. был на аудиенции у тогдашнего французского министра иностранных дел Пишона и счел своим долгом доложить ему о положении дел в Крыму. Он указал Пишону, какую непростительную ошибку союзники сделали, эвакуировав свои военные силы из Крыма. М.М. предостерегал французского министра, что победа большевиков грозит большими бедствиями не только России, но и всей Европе. Пишон произвел на моего мужа впечатление человека весьма ограниченного. Он ничего определенного не мог ему ответить, сказал только, что он все это примет к сведению и доложит своему правительству.
В Париже оказалось среди беженцев большое количество русских студентов и русских ученых. Студенты эти были приняты во французские высшие учебные заведения. Но они были лишены возможности продолжать свою работу по русским предметам, на юридическом и филологическом факультетах. К тому же русские профессора-беженцы были без всяких средств к существованию. Вместе с профессором Михаилом Ростовцевым10 муж мой подал в Сорбонну докладную записку, в которой они предлагали учредить в Сорбонне нечто вроде русского университета с юридическим и филологическим факультетом. Французское правительство охотно пошло навстречу и удовлетворило пожелания, высказанные в докладной записке. Там также читались лекции по высшей математике для тех русских студентов, которые не были достаточно подготовлены для слушания лекций по этому предмету. М.М. читал лекции по русскому гражданскому праву. Юридический факультет существовал, кажется, лет десять, а филологический, вероятно, до самого прихода немцев. Много русских ученых получали ежемесячные пособия в 300 – 400 франков. Эта небольшая сумма была им все-таки некоторым подспорьем. Некоторые ученые, и не читавшие лекций, получали тем не менее это жалованье.
Европейское сознание больно пережило разыгравшийся в России большевизм, оторвавший Россию от союзников. Искали виновного. И нашли. Большинство указывали на евреев. Навет этот был быстро подхвачен европейскими антисемитами. Для противодействия этой пропаганде М.М. решает издавать в Париже журнал "Еврейская трибуна"11, притом издавать его на трех языках: русском, французском и английском – и давать в этом журнале объективное освещение событий русской революции, в частности участие в ней евреев. Многие русские публицисты принимали участие в "Еврейской трибуне"; помнится, что и И.И.Петрункевич послал статью в этот журнал.
Русская политическая атмосфера в 1919 – 1920 году в Париже была весьма своеобразна. Колония была большая. Были представители разных партий. Пока в России шла успешная вооруженная борьба против большевиков, русская колония вся жила интересами этой борьбы. Многие из приехавших во Францию собирались вернуться в Россию. Некоторые политические деятели имели намерение пробраться к Колчаку.
Но вскоре начали доходить слухи, что та Добровольческая армия, на которую вся антибольшевистская Россия с ее самыми передовыми элементами смотрела с благоговением, преклоняясь перед бойцами, жертвовавшими жизнью для спасения родины, – что эта самая армия начинала постепенно обрастать реакционными элементами. Она являлась во вновь завоеванные места, окруженная теми помещиками, на землях которых уже работали новые владельцы – крестьяне. И помещики эти не могли понять, что должны беспрекословно примириться с таким положением дел.
Реакционные настроения не могли способствовать успеху продвижения Добр<овольческой> армии к Москве. В результате собственных ошибок у Деникина последовал период отступления и эвакуации. Он должен был уйти из всех завоеванных областей и вскоре сам покинул армию. Его, как известно, заместил генерал Врангель.
Парижские кадеты решили послать Врангелю докладную записку, в которой убеждали его не повторять ошибок Деникина. Помнится, что мой муж редактировал эту записку. Но было уже слишком поздно. Врангель уже тоже отступал, и записка даже не могла прийти по назначению. Затем он со своей 140 000-й армией переправился на Балканы. Почти в то же время адмирал Колчак, наш любимый герой, был расстрелян большевиками. Таким образом окончилось все белое движение против большевиков.
Неудачи Деникина и других белых армий коренным образом изменили ориентацию передовых кругов русской эмиграции по отношению к Добровольческой армии. Совершенно ясно определились причины этих неудач: эксплуатация населения, произвол военного управления, проявившийся антисемитизм, вообще отсутствие демократизма и отход от лозунгов Февральской революции.
В кадетской партии, которая в 1918 – 1919 годах всецело поддерживала Добр<овольческую> армию, начали проявляться течения, считавшие вооруженную борьбу с большевиками бесполезной. Часть кадетов, во главе с Милюковым и М.М.-чем, приобрели основанную недавно перед тем газету "Последние новости"12 и в ней, оставаясь ярыми противниками большевиков, не стесняясь, указывали на все грехи белого движения.
В этот именно период разыгралась в Париже ожесточенная борьба между защитниками Добр<овольческой> армии и ее противниками. Выражалось это в борьбе двух газет: "Последних новостей" и "Общего дела"13, редактируемого знаменитым Бурцевым14. Материальные дела обоих органов печати были плохи. Весь вопрос был в том, какая газета переживет своего противника. А.С.Милюкова со мной работала вовсю, доставая подписчиков, устраивали в пользу "Последних новостей" лекции и т.п. Страсти разыгрались. В конце концов "Последние новости" остались победителями. Впоследствии, когда страсти улеглись и мне приходилось встречаться с Бурцевым, я не могла понять, как этот милый человек мог вызывать во мне столько озлобления. Вот что значит политика...
Врангель, переправив свою армию на Балканы, имел намерение сохранить ее как армию. Вполне понятно, что союзники тотчас же запротестовали против такого плана. Ни одно государство не могло бы допустить на своей территории чужую армию. "Последние новости" вполне понимали требования союзников.
Вопрос о Добр<овольческой> армии сильно волновал кадетские круги. Проявилось резкое разногласие среди членов партии. Второй вопрос, вызывавший в кадетских кругах большие споры, был вопрос об отношении кадетов к более левым партиям.
Дело в том, что мой муж и некоторые другие видные кадеты, жившие в Париже и Лондоне и соприкасавшиеся с французскими и английскими политическими кругами, ясно давали себе отчет в том, что для союзников не может быть представительства России без участия в этом представительстве социалистических партий. Перед русской политической эмиграцией стоял теперь вопрос, как после разгрома белых армий сохранить в эмиграции остаток русской государственной власти. Тут-то и напрашивалось решение – объединить русские политические партии, которые могли бы работать вместе.
Чтобы создать базу для единения эмиграции и создания некоторого представительства вне России русского правительства, предполагалось созвать съезд всех членов бывшего Учредительного собрания. Состав этого органа мог подлежать затем расширению в ходе дальнейшей работы. Съезд членов Учредительного собрания был созван в январе 1921 года. М.М. очень много работал на этом съезде, при его участии была подготовлена большая часть решений съезда, он был председателем юридического отдела исполнительной комиссии съезда.
Весь 1920 год шли совещания в парижской кадетской партии, и в результате этих совещаний был составлен доклад: "Что делать после Крымской катастрофы", и доклад этот был разослан всем членам партии, находившимся вне России.
За время гражданской войны и эмиграции в кадетской партии стало выявляться то разнообразие общественных слоев русского общества, которое составляло партию. Даже некоторые руководящие члены партии не могли столковаться друг с другом. М.М.-ч считал, что необходимо выявить здоровые истинные основы партии, дать возможность тем, кто, увлеченный непосредственной борьбой, отошел от них, подтянуться на старые позиции, очистить от прилипшего к ней за годы гражданской войны налета. Нужно было вернуться к лозунгам старой кадетской программы. Лозунги эти были: республика, федерация, крестьянская земля, широкое местное самоуправление.
Притом более уясненное и точное определение этих лозунгов кадетской партии создавало мост для совместной работы с более левыми партиями. Все эти партийные разногласия требовали созыва конференции всех находящихся вне пределов России кадетов. Конференция эта состоялась в Париже в мае 1921 года.
В это время мой муж снова серьезно заболел. По приезде в Париж он вернулся к такой же лихорадочной деятельности, как когда-то в России. Общественная работа с бесконечными заседаниями и переговорами, чтение лекций, адвокатская практика – все это не давало возможности какого-либо отдыха. И сердце его снова не выдержало. Врачи весьма встревоженно качали головами, совершенно запретили ему работать и на долгое время уложили в постель.
А тут как раз открылась кадетская конференция. Болезнь моего мужа и его отсутствие на заседаниях сыграли, по мнению многих участников, роковую роль для исхода конференции. Члены ее по несколько раз в день во время заседаний прибегали к нам за разными советами, но это не могло заменить присутствия Винавера. Конечно, крайне правые элементы партии все равно отпали бы, и это было бы только ко благу партии. Но была большая группа лиц, которая по существу не расходилась в главных линиях ни с Милюковым, ни с моим мужем и которая тем не менее отделилась от них, составив так называемый центр партии. Отчего это произошло? К сожалению, было много личных столкновений, личных оскорблений. Страсти разыгрались и совершенно затемнили сущность спора. Примешалась и какая-то ошибка в голосовании. Но печальный исход конференции остался фактом.
Партия раскололась на три группы: правую, об отходе которой никто не жалел, центр, который расходился с более левой группой не в программе, а в тактике, и левую часть конференции с Милюковым и моим мужем во главе. Эта группа так и называлась "кадетской группой новой тактики". Эта новая тактика по-прежнему непримиримо относилась к большевикам. Она лишь открыто признавала грехи Добровольческой армии и считала необходимым в данных политических условиях составить общий фронт с умеренными социалистами.
К нашему горю, наш друг, И.И.Петрункевич, вошел в группу центра. Мы с мужем очень болезненно переживали это расхождение. Впрочем, в очень скором времени расхождение с ним изгладилось, и восстановлено было полное единение. По существу, полного расхождения никогда и не было. Все повторяли, что, будь Винавер на конференции и веди он ее, не было бы раскола в партии.
______________
Русская колония в Париже, большая и разнообразная, все еще жила надеждой вскоре вернуться на родину. Многие проживали свои последние денежки в надежде, что скоро обретут прежние состояния. Занимались политикой – и главным образом политической борьбой. Как я уже упоминала, умеренно-правая часть русской колонии группировалась вокруг бурцевской газеты "Общее дело", а более левые элементы вокруг редактируемых Милюковым "Последних новостей".
Даже молодежь была втянута в политическую борьбу. Возник большой студенческий союз во главе с Савичем, Бернадской и моим сыном15. На собраниях этого союза выступали и "старики", которые и на эту арену переносили свою политическую борьбу. На одном таком собрании Милюков чуть не подвергся нападению студенческой "черной сотни".
В 1919 году в Париже жил еще Савинков, и в его доме собиралось много политических деятелей. Помню я и Чайковского, красивого, видного старика, полного надежд на эволюционный процесс в сторону демократии в России. И даже когда Колчака не стало, когда исчезла Добр<овольческая> арм<ия>, русская колония в Париже продолжала питать надежду на скорый возврат на родину. Только тогда, когда союзники, и в частности Франция, признали большевистскую власть, и посол Временного правительства В.А.Маклаков16 должен был передать здание русского посольства в руки большевиков, только тогда мы поняли, что возврата нам больше нет и что навеки лишены родины.
Нужно откровенно признаться, что настоящей "тоски по родине" у многих из нас уже не было. Мы обрели нашу родину в Париже. Мы жили исключительно среди русских. Лучшие представители русской интеллигенции были в Париже. Казалось, что в Париж переселялась вся интеллектуальная элита России.
Французы – народ, не любящий иностранцев. Французам кажется, что они не нуждаются ни в искусстве, ни в науке других народов. Они довольствуются тем, что они сами творили и творят. Поэтому они мало подпускали к себе русских, и русские в Париже жили в чисто русской атмосфере, дышали настоящим российским воздухом. Постепенно в Париже русские обрастали своей, хотя и эмигрантской, но все же русской культурой, начиная с литературы и кончая щами, гречневой кашей и пирогами.
Сама же Франция, и в особенности Париж, представляли благоприятную почву, чтобы сделаться нашей второй родиной. Ибо все, что нас во Франции окружало, все, что было продуктом ее истории, ее духовной жизни, было нам знакомо, мы выросли на этом уже в России. Какая страна в мире могла так легко привязать к себе чужестранцев? Все культурные народы были приобщены и к французской истории, и к французской литературе. Мы знали Людовика XIV, его блестящий двор, Людовика XV и даже всех их любовниц. Разве знали мы так хорошо и подробно английских королей, австрийских императоров или американских президентов? Одна история французской революции занимала самое внушительное место в нашем гимназическом курсе.
Не нужно было быть особенно образованным человеком, а только окончить русскую гимназию, чтобы знать, что такое Лувр, Тюильри, Версаль и даже улица Риволи. И потому, когда мы приехали в Париж, все в этом городе было нам близко. Мы с восторгом проходили по местам, которые мы себе когда-то рисовали только в воображении. И если даже современные французы нас встречали не весьма гостеприимно, мы и помимо них входили всей душой в их страну, начинали любить ее и чувствовали себя в ней почти как на своей родине.
Когда советская власть была признана Францией, политическая деятельность кадетской партии почти совсем прекратилась. Группа "новой тактики" собиралась, но редко.
В эту именно эпоху возникает по инициативе группы "новой тактики" и при содействии некоторых умеренных социалистов новая организация, так называемое Республиканско-демократическое объединение, РДО. В инициативную комиссию по организации этого объединения входили только что приехавшие из России Прокопович17 и Кускова18, представлявшие наиболее умеренное крыло русских социалистов. Мой муж, не имевший возможности по болезни участвовать в заседаниях, принимал тем не менее деятельное участие в создании новой организации. Помню, что он писал Петрункевичу, когда тот отказался по болезни принять участие в новой этой организации: "Я не считаю возможным, – писал он, – устраниться от всяких новых начинаний, если мысль моя еще работает, и если я могу добрым советом и именем моим содействовать благому делу".
24 сентября 1922 года собрался в Париже съезд РДО в широком составе участников, членов разных демократических групп эмиграции. На нем была выработана подробная политическая платформа, объединяющая демократический несоциалистический и социалистический фронт эмиграции. В это время заканчивала свою работу Исполнительная комиссия членов Учредительного собрания, и Республиканско-демократическое объединение явилось как бы продолжением той комиссии.
В Республиканско-демократическое объединение, или РДО, входила главным образом молодежь, составлявшая бывшую Добровольческую армию. Организация РДО во многом способствовала отрыву этой молодежи от среды военных руководителей, по большей части весьма реакционно настроенных, и приобщению ее к идеалам демократической республики. Нужно заметить, что Добр<овольческая> армия состояла частью из людей, которые в России еще не успели закончить своего образования, а частью из людей даже просто малограмотных. Они представляли себе только две России, царскую и большевистскую, и совершенно не знали либерально-демократической. История земства, городское самоуправление, судебная реформа – все это было им неизвестно. РДО устраивало для них систематические курсы, отдельные лекции, библиотеки. Им читались лекции по истории культуры, по литературе, по истории общественного движения в России в XIX веке. РДО имело отделения во многих крупных центрах Франции: Лионе, Марселе и других городах, а также за ее пределами (напр., в Германии).
Лично я с А.С.Милюковой много занимались этой организацией, в особенности в самом начале ее существования. Мы устраивали в ее пользу вечера, лекции, ибо необходимы были средства, хотя и не очень большие. Милюков стоял во главе РДО, члены которого с большим благоговением относились к нему. Когда одно время русские черносотенцы выслеживали Милюкова с целью убить его, члены РДО трогательно его охраняли.
Работа в РДО очень нас интересовала. Все больше становилось членов, все больше молодежи покидало правые военные круги и шло к нам. Раз в году устраивались всеобщие чаепития, и там нас окружала необыкновенно приятная атмосфера: видно было, что эта военная молодежь благодарна "старикам", что они позаботились об ее духовном воспитании.
______________
Я уже упоминала о том, что мой муж внезапно заболел во время кадетской конференции 1921 года. С тех пор он должен был сильно сократить свою деятельность. Ему пришлось поэтому прекратить чтение лекций по гражданскому праву: выезды его особенно утомляли. Остальная работа тоже шла замедленным темпом.
Тогда-то он решил взяться за чисто литературную работу. Он, в сущности, всегда очень любил эту работу, и его эстетическое чувство находило удовлетворение в его литературных трудах. Известны были его литературные портреты современников19; да и все, о чем он ни писал, даже юридические статьи, было облечено в художественную форму20.
Винавер стал издавать еженедельный, чисто литературный журнал "Звено"21. Это символическое название заключало в себе сокровенные чаяния моего мужа, звено между прошлым и будущим в цепи русской культурной традиции. Мужу моему был чужд всякий пессимизм, и он считал, что мы звенья новой эпохи, которая начинает брезжить сквозь кромешную тьму, нас окружающую. К счастью, судьба не дала ему дожить до тех ужасов, которые мы теперь переживаем. Сохранил ли бы он и в настоящую минуту свою веру в светлое будущее?
Вокруг "Звена" собралась группа молодых литераторов, которые только при нем начали работать и которые впоследствии заняли видное место в парижской русской литературной семье. Известный литературный критик, поэт Георгий Адамович22 рассказывал мне, что без Винавера он и не стал бы литературным критиком. Муж мой предложил ему как-то попробовать написать "Литературные заметки", и он их написал очень хорошо. А затем Адамович сохранил эту форму не только до конца существования "Звена", но и в "Последних новостях", куда он перешел после закрытия "Звена". Он вообще сделался видным литературным критиком, с которым русские литераторы весьма считались. То же самое говорил мне и другой сотрудник "Звена", кн. Волконский23, бывший директор Императорских театров в Петербурге. "Ваш муж, – говорил он мне, – сделал меня журналистом".
Вот что писала в своих воспоминаниях о Винавере Зинаида Гиппиус: «Винавер был редактором, которого при всем моем опыте мне еще не доводилось встречать. Всякий журнал – дело общественное. Винавер, создавая "Звено", искал опереться на других, соединить многих. При глубоком своем понимании личности он не мог отказаться от задачи выискивания этих других. Но, раз узнав человека, он спокойно доверялся ему»24. И такое отношение к свободе сотрудника позволяло моему мужу находить весьма ценных попутчиков.
В другом месте Гиппиус пишет: «В некоторых взглядах на литературу Винавер был моложе всяких молодых. Известно традиционное деление всяческих писаний: вот это беллетристика, это – критическая статья, это – политика и т.д. Редактор "Звена" не признавал неподвижных форм. Он думал, что грани текучи, что современный писатель должен сам их собственно располагать, сам определять, чего хочет коснуться и как об этом нужно сказать»25.
Приятно вспомнить ту дружескую семью молодых литераторов, которая группировалась вокруг "Звена": Андрей Левинсон26, Георгий Адамович, Михаил Кантор27, Григорий Лозинский28, Константин Мочульский29, Борис Шлецер30, Николай Бахтин31, Владимир Вейдле32. Это все были люди, спаянные желанием создать в изгнании хорошее литературное дело. Каждое воскресенье они собирались у нас за завтраком и обсуждали, какие литературные задачи поставить в текущие номера. Но и многие известные старые литераторы принимали участие в "Звене". Несколько раз в году собирались так называемые литературные беседы "Звена"33. Начиналось с литературного доклада, затем прения и музыкальная часть. Участники этих вечеров еще долго вспоминали о них.
Многие из наших близких друзей остались в России, но и в Париже у нас оказался большой круг друзей и знакомых. Лето мы проводили в нашем имении в Савойе. Была там у нас дача с парком, и, как когда-то в России, муж мой увлекался садоводством, и здесь, в Савойе, насадил не только фруктовые, но и декоративные деревья. Парк этот сделался красивейшим местом нашего городка, и крестьяне-савойары очень восхищались им. Вообще они к нам хорошо относились, а когда кто-то из них нашел портрет моего мужа во французском журнале Illusration за 1906 год, они очень возгордились, что такой видный русский поселился возле них. Один крестьянин отчего-то всем говорил, что Monsieur Vinaver, наверно, был le secrétaire du Tzar. Мне весьма трудно было его в этом разубедить.
Наша дача находилась на берегу озера Аннеси. Мы были близки к разным курортам и к Швейцарии. И к нам потому часто заезжали разные посетители, бывшие поблизости от нас. Всем хотелось побеседовать с моим мужем. С одной стороны, приятно было свидеться с разными русскими, но, с другой стороны, эти посещения и эти разговоры сильно утомляли моего мужа.
__________________
Был ясный октябрьский день. 10 октября 1926 года. Муж мой встал утром бодрый, веселый и пошел прогуляться со своей любимой внучкой Наташей. Осень в горах Савойи чудесная, все горы золотистые от пожелтевших лесов. Утро было ясное, небо голубое. Пришли они с прогулки очень довольные. Отдохнул он после завтрака и пошел в сад. У него в саду было какое-то совещание с садовником. И так все было радостно, и ничто не предвещало ничего ужасного. Стою я на балконе и вдруг вижу нечто страшное: несут моего мужа два рабочих. Совершенно потеряла я голову, схватила обычное его лекарство, дала ему и уложила его в постель. Он нас всех поцеловал и вдруг потерял сознание. Вызванные врачи ничего не могли сделать, и ночью его не стало. Мы свезли его в Париж и похоронили на кладбище Père Lachaise.
Тут я хочу закончить свои записки. Когда его не стало, не стало для меня фундамента, на котором я всю жизнь стояла.
Есть легенда, рисующая положение женщины в былые времена. Женщина – это ноль, стоящий при цифре. Вся ее жизнь зависит от значительности этой цифры: цифра большая, и положение большое. А когда эта цифра отпадает, женщина остается при нуле. И вот и я осталась при нуле.
Нужно было, тем не менее, жить, создать себе эту жизнь, а главное найти себе цель в жизни. Главною моею целью сделалось тогда приведение в порядок всего архива моего мужа. Я углубилась в этот архив, дорожа каждой маленькой бумажкой. Весь архив я разделила на две части: одну часть у меня купил Hoover War Library, Stanford University, California в Соед<иненных> Штат<ах>, а остальную часть я отдала в русский архив в Праге. И я счастлива, что успела это сделать до прихода немцев в Париж.
Нью-Йорк, январь 1944 года
_____________________________
1 В ноябре 1918 г. М.М.Винавер вошел в Краевое правительство Соломона Самойловича Крыма (1868–1938) министром внешних сношений и находился на этом посту до апреля 1919 г.
2 Эвакуировавшись из Севастополя с войсками союзников в апреле 1919 г., Винаверы целый месяц добирались до Франции через Константинополь и Афины.
3 Иван Ильич Петрункевич (1844–1928) – юрист, общественно-политический деятель, один из основатель кадетской партии, и его супруга Анастасия Сергеевна (урожд. Мальцева, в первом браке графиня Панина; 1850–1932).
4 Анна Сергеевна Милюкова (урожд. Смирнова; ?–1935) – жена П.Н.Милюкова (с 1885), активная деятельница феминистского движения.
5 Петрункевичу.
6 Борис Викторович Савинков (1879–1925) в 1919 г. в Париже вместе с В.А.Маклаковым и Н.В.Чайковским входил в состав Политического совещания, претендовавшего представлять интересы России при заключении Версальского мирного договора. С января 1920 – председатель Русского политического комитета в Варшаве.
7 Николай Васильевич Чайковский (1850–1926) – общественный и политический деятель в России, а с 1920 – в эмиграции. Председатель Северного правительства в 1918 г.
8 Марк (Мордух) Веньяминович Вишняк (1883–1976) – общественно-политический деятель, видный эсер, в эмиграции с 1919, член редколлегии журнала "Современные записки", сотрудник "Еврейской трибуны", "Дней" и "Сегодня".
9 Вадим Викторович Руднев (1879–1940) – общественно-политический деятель, один из руководителей партии эсеров, в эмиграции с 1919, секретарь редакции газеты "Еврейская трибуна", один из соредакторов журнала "Современные записки".
10 Михаил Иванович Ростовцев (1870–1952) – историк, ученый-классицист, профессор Петербургского университета в 1901–1918 гг., затем в эмиграции в Париже, с 1925 – профессор классической филологии в Йельском университете в США.
11 Еженедельник "Еврейская трибуна" М.М.Винавер издавал в Париже в 1920–1924 гг. Подробнее см.: Каплан Вера. "Еврейская трибуна" о России и русском еврействе (Париж, 1920–1924) // ЕВКРЗ. Т.II. Иерусалим, 1993. С.167–180.
12 Газета "Последние новости" первоначально издавалась обществом, учредителем которого был М.С.Залшупин; редактировал ее с 27 апреля 1920 г. бывший киевский присяжный поверенный М.Л.Гольдштейн. Год спустя газета перешла в руки республиканско-демократической группы партии Народной свободы и с 1 марта 1921 г. выходила под редакцией П.Н.Милюкова, М.М.Винавера, А.И.Коновалова и В.А.Харламова. На протяжении всех последующих двадцати лет существования газеты Милюков оставался ее бессменным главным редактором. Подробнее см.: Бирман М. В одной редакции (О тех, кто создавал газету "Последние новости") // ЕВКРЗ. Иерусалим, 1994. Т.III. С.147–169; Петрова Т.Г. "Последние новости" // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). М.: ИНИОН, 1997. Т.2. Ч.II. С.188–207.
13 "Общее дело" Бурцев начал издавать еще в Петрограде (в сентябре-ноябре 1917 г.) и продолжал издавать в Париже (сентябрь 1918 – июнь 1928, а затем в 1934 г.). Газета придерживалась откровенно антибольшевистской линии и провозглашала своей основной задачей сплочение всех антибольшевистских сил, однако в реальности по всем вопросам придерживалась собственной позиции и постоянно полемизировала как с "Последними новостями" Милюкова, так и с другими эмигрантскими изданиями. Зверев А.М. "Общее дело" // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). М.: ИНИОН, 1997. Т.2. Ч.II. С.115–125.
14 Владимир Львович Бурцев (1862–1942) – публицист, историк, издатель, знаменит как разоблачитель нескольких десятков провокаторов во всех российских революционных партиях.
15 Общественный деятель и будущий экономист Я.И.Савич, его жена (с 1924), студентка академии Гранд-Шомьер, художница Ольга Михайловна Савич-Бернацкая (урожд. Бернацкая; 1899–1971) и студент юридического факультета, сотрудник "Звена", позже профессор Оксфордского университета Евгений Максимович Винавер (1899–1979) в 1920-х – начале 1930-х гг. неоднократно избирались в комитет парижского Союза русских студентов.
16 Василий Алексеевич Маклаков (1870–1957) получил назначение послом России во Франции в сентябре 1917 г., но так и не успел вручить верительные грамоты, будучи лишен звания посла 17 ноября 1917 г. личным распоряжением Л.Троцкого. Франция признала советское правительство в 1924 г., после чего Маклаков был вынужден покинуть особняк посольства на рю Гренелль и возглавил Эмигрантский комитет, защищавший интересы русских во Франции. Подробнее см.: Адамович Г. Василий Алексеевич Маклаков: политик, юрист, человек. Париж, 1959.
17 Сергей Николаевич Прокопович (1871–1955) – общественно-политический деятель, публицист, издатель, выслан в 1922 г.
18 Екатерина Дмитриевна Кускова (урожд. Есипова; 1869–1958) – общественно-политическая деятельница, жена Прокоповича (с 1895).
19 Винавер М.М. Недавнее: Воспоминания и характеристики. Пг., 1917; 2-е изд., доп. Париж, 1926.
20 До революции вышло несколько сборников статей, речей и воспоминаний Винавера: Очерки по адвокатуре. СПб., 1902; Речи М.М.Винавера (Партия народной свободы). СПб., 1907; Кадеты и еврейский вопрос. СПб., 1907; Конфликты в первой Думе. СПб., 1907; Из области цивилистики. СПб., 1908; История Выборгского воззвания. Пг., 1917; и др.
21 В последние годы появилось несколько публикаций о "Звене": Коростелев О.А., Федякин С.Р. "Звено" (Париж, 1923–1928) // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). Т.2. Ч.1. М., 1996. С.240–262; "...Наша культура, отраженная в капле...": Письма И.Бунина, Д.Мережковского, З.Гиппиус и Г.Адамовича редакторам парижского "Звена" / Публ. О.А.Коростелева // Минувшее. Исторический альманах. СПб.: Atheneum; Феникс, 1998. №24. С.123–165; Коростелев О.А. Парижское "Звено" (1923–1928) и его создатели // РЕВЗ: Статьи, публикации, мемуары и эссе. Том I (VI). / Сост., гл. ред. и изд. М.Пархомовский. Иерусалим, 1998. С.177–201.
22 Литературная карьера Георгия Викторовича Адамовича (1892–1972) в эмиграции с самого начала была связана со "Звеном", где он почти сразу стал ведущим критиком. Получившие большую популярность в эмиграции его статьи из "Звена" недавно переизданы и составили два тома в собрании сочинений: Адамович Г.В. Собрание сочинений. Литературные беседы: "Звено" (1923–1928): В 2-х кн. / Вступ. ст., сост. и прим. О.А.Коростелева. СПб.: Алетейя, 1998.
23 В эмиграции князь Сергей Михайлович Волконский (1860–1937) опубликовал мемуары и стал театральным обозревателем "Звена".
24 Гиппиус З.Н. О свободе // Звено. 1926. № 206. 26 декабря. С.5.
25 Гиппиус З.Н. Правда М.М.Винавера // М.М.Винавер и русская общественность начала ХХ века. Париж, 1937. С.190.
26 Андрей Яковлевич Левинсон (1887–1933) – художественный и литературный критик, наиболее активно печатался в "Звене" в 1923–1924 гг., публикуя преимущественно статьи о живописи, а также о Шмелеве, Бунине, Замятине, Зощенко, подписываясь своим именем либо псевдонимом Леандр Венсан. К 1925 г. он практически полностью переключился на французские газеты и журналы и приобрел известность уже как французский критик.
27 Михаил Львович Кантор (1884–1970) был помощником М.М.Вина-вера по адвокатуре еще в Петербурге. После революции эмигрировал, руководил издательством "Библиофил" в Берлине. В 1923 г. перебрался во Францию и стал консультантом парижского адвокатского кабинета М.М.Винавера, а также секретарем "Звена", а после смерти Винавера в 1926 г. – редактором. Опубликовал в "Звене" лишь несколько статей: о Редьярде Киплинге, Синклере Льюисе, Генрике Ибсене и др., хотя многие считали его талантливым критиком. По воспоминаниям Г.В.Адамовича, «он был прежде всего созерцателем, а деятелем был лишь "постольку, поскольку", т.е. поскольку в условиях нашего существования это необходимо и неизбежно. Разговаривая с ним, удивляясь безошибочной меткости иных его суждений, я не раз говорил себе, что позавидовать ему или поучиться у него могли бы многие наши властители или полувластители дум. Он, вероятно, сам это сознавал, но не мог, да, пожалуй, и не хотел, что-либо в своем положении и в своей участи изменить» (Адамович Г. Памяти М.Л.Кантора // Русская мысль. 1971. 14 января. № 2825). Позже Кантор вместе с Г.В.Адамовичем редактировал журнал "Встречи" (Париж, 1934), составлял первую антологию эмигрантской поэзии "Якорь" (Берлин, 1936), изредка печатался в "Числах", "Встречах", "Русской мысли", "Опытах". Свой первый и единственный сборник стихов выпустил лишь на склоне лет, в 1968 г. Кантора и М.А.Алданова Адамович считал исключением из всех людей, которых встречал, "ибо безгрешны" (Письмо Адамовича Алданову от 21 сент. 1945 г. // Coll. M.Aldanov. Bakhmeteff Archives. Columbia University. New York).
28 Григорий Леонидович Лозинский (1889–1942) – литературовед, историк, брат М.Л.Лозинского, с 1922 г. жил в Париже, сотрудничал в "Звене" и "Последних новостях".
29 Константин Васильевич Мочульский (1892–1948) – критик, литературовед. В эмиграции с 1919 г., сперва в Софии, а с 1922 – в Париже. Сотрудник "Русской мысли", "Последних новостей", а с 1923 г. – постоянный сотрудник "Звена" (позже член редколлегии).
30 Борис Федорович Шлецер (1883–1970) – музыкальный и литературный критик, переводчик, философ, брат Татьяны Федоровны Шлецер, жены композитора А.Скрябина. В "Звене" он публиковал, главным образом, статьи и заметки о музыке, но также и о Марселе Прусте, Эрнесте Ренане, Анатоле Франсе, Льве Шестове, печатал обзоры новых произведений французской литературы, разбирал очередные номера "Современных записок". В.Вейдле вспоминал о Шлецере, которого часто встречал в редакции "Звена": «Пленил меня сразу же острый ум его, сдержанность и точность его суждений, отнюдь не только музыкальных, но и литературных; если б он захотел, он мог бы стать и превосходным литературным критиком, а уже французскую литературу нашего и прошлого века знал во всяком случае куда лучше, чем литературные критики "Звена" Адамович и Мочульский» (Новый журнал. 1993. № 192–193. С.404). После 1924 г. Шлецер все реже печатался на русском, уйдя во французскую журналистику.
31 Николай Михайлович Бахтин (1894–1950) – философ, филолог, старший брат М.М.Бахтина. С 1920 г. в эмиграции на Балканах, с 1924 в Париже, сотрудничал в "Звене", "Современных записках" и др. Окончил Школу восточных языков и Парижский ун-т. Защитил докт. дисс. в Кембридже. С 1932 преподавал в Саутхемптоне. С 1938 г. – профессор классических языков Бирмингемского ун-та.
32 Владимир Васильевич Вейдле (1895–1979) – литературный и художественный критик, историк искусства. В Париже преподавал в Богословском институте (с 1925), сотрудничал в "Последних новостях", "Звене" и многих других изданиях.
33 Редакция "Звена", помимо выпуска журнала, устраивала различные мероприятия: литературные конкурсы, вечера, лекции и т.д. См. об этом подробнее: Коростелев О.А., Федякин С.Р. "Звено" (Париж, 1923–1928) // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). Т.2. Ч.1. М., 1996. С.247–248.